ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА
Шрифт:
Кабинет Пушкина отличался большой простотой. Это светлая большая комната, опрятная и чистая, без всяких украшений: ни картин, ни дорогих рам, ни фарфора и бронзы. Желтый стол простого дерева был завален рукописями и книгами, вдоль стен тянулись книжные полки. Я сразу обнаружил среди них большое количество иностранных изданий и с интересом стал рассматривать пестрые корешки этой библиотеки.
Французская литература была здесь представлена с необыкновенной полнотой. Все наши мыслители от Монтеня до Бенжамена Констана, все поэты от Ронсара до Мюссе, все сказочники от Маргариты Наваррской до Шарля
Я заметил на некоторых полках наших новейших авторов – Стендаля, Сент-Бева, Жюля Жанена. На столике перед диваном лежала раскрытой ваша «Гузла», дорогой Проспер, и я невольно зачитался трогательной жалобой супруги Гассана-Аги.
Еще минута, и я выполнял порученное мне дело.
Пушкин стоял передо мною, любезно протягивая мне руку.
Мы сели у письменного стола. Беседа началась не сразу. В нас обоих сказывалась напряженность необычного состояния. Мирные, вежливые, благожелательные собеседники петербургских гостиных и каменноостровских дач, мы неожиданно должны были уславливаться об убийстве. Несколько мгновений мы не могли прервать молчания.
Я впервые заметил, что Пушкин начинал стареть: морщины резкими чертами легли у его губ и глаз и словно рассекли в различных направлениях его высокий лоб.
229
Быть может, это явилось следствием заметного похудания его с лета. Волосы его, еще достаточно длинные, все же заметно редели, намечая легкую тонзуру старости и переставая виться. Серебрящиеся нити прорезывали края его бакенбард, начавшие седеть раньше головы. Выражение глубокой усталости усугубляло это общее впечатление.
При всей своей безупречной выдержке он был бессилен скрыть внутреннее смятение и душевную истерзанность. Бывают иногда страдания, принимающие такие невыносимо мучительные формы, что внешний облик человека весь видоизменяется. Даже сохраняя спокойствие, он как бы насквозь пронизан болью и не в силах скрыть ее от посторонних взглядов. Кажется, вы различаете в нем, словно сквозь опрозраченное тело, утомленно и медленно бьющееся сердце, превращенное в сплошную рану, пылающую мукою и медленно исходящую кровью.
Таким предстал мне Пушкин в тот памятный вечер. Вежливый и холодный, он умело сохранял свою обычную светскую манеру и мог еще усилием воли создать впечатление равновесия и самообладания. Но от внимательного взгляда не была скрыта рана, зиявшая в его измученном сердце.
Пауза встречи длилась недолго.
– Отсрочка, предоставленная вами в известном деле моему другу Жоржу де Геккерну, истекла, и он поручил мне передать вам, что он весь в вашем распоряжении.
Пушкин изменился в лице. При имени моего кузена он заметно побледнел. Гнев вспыхнул в зрачках его. Возмущение, казалось, заклокотало в нем и готово было бурно прорваться наружу. Сквозь тонкую внешность европейца на мгновение проглянул древний абиссинец, бурный и мстительный, с кипучей кровью и неукротимыми инстинктами.
Но европеец сдерживал хамита. Он словно медленно стыл в своем негодовании. Я заметил, что он продолжал пристально смотреть на меня, стиснув губы, но глаза его гасли. На мгновение он опустил веки.
И вот снова ясный и холодный взгляд. Губы приоткрылись, лоб разгладился, и голова вежливо наклонилась.
Победа одержана.
На заявление мое звучит в ответ спокойный и невозмутимый голос:
– Отлично, господин виконт. Я завтра же пришлю к вам моего секунданта для переговоров о материальной стороне дуэли.
VII
В этот вечер был большой раут в австрийском посольстве. Предполагавшийся у Фикельмонов бал был отменен по случаю придворного траура.
Накануне дворцовые скороходы разнесли придворным чинам повестку:
От двора его императорского величества через сие объявляется госпожам статс-дамам, камер-фрейлинам, фрейлинам и господам придворным кавалерам.
Государь император высочайше повелеть соизволил: по случаю кончины его величества бывшего короля французского Карла X наложить при высочайшем дворе траур на двадцать четыре дня с обыкновенными разделениями, начав оный с 13 сего ноября.
Посольство Людовика-Филиппа в Петербурге приняло молчаливо известие о смерти низложенного в 1830 году Карла X. Но императорский двор, верный принципам легитимизма, облачился в глубокий траур, прервав на целый месяц течение столичных балов и больших празднеств.
Собрание у Фикельмонов было все же многолюдно и оживленно. Австрийский посол сообщал последние известия, полученные им от своего правительства об агонии и похоронах Карла X. Молниеносная холера в несколько часов унесла последнего внука Людовика XV.
– Карл X – первый Капетинг, доживший до восьмидесяти лет, – сообщил свое историческое наблюдение Фикельмон. – За восемьсот лет это единственный правитель Франции, вступивший в девятый десяток.
– Но он вступил в этот возраст уже не будучи правителем Франции, – осторожно вставил Барант.
– Карл X умер законным королем, – довольно громко заметил Жорж де Геккерн, наклоняясь к своей даме.
В отличие от всего женского общества, облаченного в полутраур – черный креп на белом шелку, – Катерина Гончарова не хотела, видимо, омрачить своей радости
232
темным платьем и, как невеста, была вся в белом. Неофициально она уже считалась обрученной и сияла от счастья.
Близость Жоржа преисполняла ее нескрываемым восхищением.
Старый Строганов продолжал беседу о последней политической новости.
– Я помню, как в 1793 году покойный Карл X, тогда еще граф Артуа, приехал в Петербург к императрице Екатерине. Он был молод и красив. Эмигранты, кажется, сильно рассчитывали, что стареющая владычица севера не откажет ему в военных силах для обратного завоевания утраченного престола Бурбонов.