Записки диверсанта (Книга 1)
Шрифт:
Однако лица врачей, осматривающих ногу, хмуры, непроницаемы. Они переглядываются, перебрасываются латинскими словами, а один с беспощадной ласковостью треплет по плечу:
– - Нужна ампутация, дорогой. Выше колена. Согласны?
Ампутация? Это значит, ногу отрежут? В девятнадцать лет не смогу ходить, как все люди? Стану калекой? Одним из тех, кто по-птичьи прыгает на костылях, елозит по мостовым? Нет! Резать не дам!
– - А нельзя вылечить, доктор?
– - с отчаянием спрашиваю я.
Хирург пожимает плечами:
– - Начнется общее заражение крови -- умрете..
– - Ну и пусть!
В палате лежу ничком, подавленный и растерянный. Как же так? Махонький осколочек, -- и вдруг отрезать всю ногу. Неужели придется соглашаться?
– - А ну покажись!
Возле койки стоит пожилой военный фельдшер Иван Сергеевич. Откинув тоненькое серое одеяло, он внимательно осматривает мою правую, уже распухшую, как бревно, ногу.
Сейчас выругает, назовет дикарем за то, что не послушал врача.
– - Молодец, что не дал ампутировать!
– - говорит Иван Сергеевич.
– Разве это гангрена? Вылечим!
Не верю своим ушам. А Иван Сергеевич уже приказывает санитарке принести чистые бинты.
– - Чтобы жар уменьшить, обложу твою ногу подорожником, вояка!
– утешает фельдшер.
– - Хотя наука и не жалует это бабкино средство, оно верно действует. Не горюй!
И Иван Сергеевич лечит меня по-своему, часто меняя повязку с компрессом из подорожника. Впрочем, ничего другого, более радикального, в госпитале, похоже, и нет.
Молодой хирург на обходах недоверчиво хмыкает, но не ругает фельдшера, доверяя его большому опыту.
И чудо свершается. Температура начинает падать, жжение в голени постепенно слабеет.
По ночам в заснувшей палате, слушая далекие гудки паровозов, я вижу всю свою короткую жизнь. Гудки напоминают о будке, где год тому назад жила наша большая, в восемь человек, семья, перебивающаяся из кулька в рогожу. Разве на шестнадцать отцовских рублей в месяц прокормишь такую ораву? Работают в доме все. Мы, ребятишки, помогаем матери по хозяйству, пасем корову, старшие сезон-ничают на торфоразработках. И даже походы на реку Шошу, петляющую в лугах позади будки, даже прогулки в лес преследуют вполне определенные цели: наловить рыбы, набрать грибов и ягод, надрать коренья. Приходить с пустыми руками не положено, и совестно. Зато дороже любых подарков и развлечений -уважение старших, идущая из глубины сердца теплая родительская ласка...
Часами сидел я у насыпи, глядя как завороженный на проносящиеся мимо нашей будки поезда. Казалось, нет на свете силы, способной сдержать их бешеный бег. Однако мы, ребятишки, знали: отцу поезда подчиняются. Если он выйдет к полотну с красным флажком или фонарем, покорно заскрипит тормозами самый неукротимый курьерский...
Однажды вьюжной ночью я проснулся от грохота взрывов. Оказалось, отец обнаружил лопнувший рельс и, не надеясь, что машинист заметит красный сигнал, положил на рельсы петарды. Они и задержали состав.
Этот случай так поразил мальчишеское воображение, что отец долго-долго представлялся мне человеком сказочной силы.
Впрочем, в отрочестве я понял еще другое: и отец, и я, и мои братья, и тысячи таких же простых людей оттеснены на задворки жизни, обречены на изнурительный труд, на безграмотность...
Мне повезло. Моя юность совпала с очистительной революционной бурей. В октябре 1917 года я вместе со своими фабричными дружками, Мишей Ягодкиным и Копей Медведевым, вступил в боевую группу, созданную городским Советом рабочих и солдатских депутатов. Этой группе поручалось задерживать контрреволюционные войска, направлявшиеся к Петрограду по железной дороге.
Командовал группой прибывший с фронта артиллерист, зять стрелочника Василия Григорьевича Лошкарева. "По знакомству" и я попал в эту группу вместе с сыном Лошкарева Иваном -- очень сильным и скромным рабочим парнем.
Группа была малочисленной, оружия мы не имели, но все же смогли задержать несколько составов с солдатами, заваливая пути бревнами, выводя из строя семафоры.
Я считал себя счастливым человеком, когда попал в действующую Красную Армию и получил оружие. Даже суровое боевое крещение не охладило мой пыл.
Случилось так, что в одном из первых боев полк понес тяжелые потери. К нашему удивлению утром началась стрельба не со стороны врага, а в нашем тылу и на нашу роту сзади, из высокого подсолнуха, выскочили белогвардейцы. Оказалось, что нас обошли. Из-за измены одного бывшего царского офицера, наша рота почти полностью попала в плен к Деникинцам.
Нас построили в колонну и повели в тыл деникинцев. По дороге встретился эскадрон кавалерии. Они требовали, чтобы У нас на спине вырезали красные звезды. Конвоиры не дали. Многим достались удары плеток.
Когда уже было жарко, нас привели в какую-то деревню и поместили во дворе школы. Хотелось пить. Местные крестьяне принесли нам воды, хлеба, огурцов и даже несколько мелко нарезанных кусков сала. С нами должен поговорить священник, чтобы после беседы решить кого в расход, кого на шахты, а кого в армию. Мне и некоторым другим, у кого не было на груди крестиков, встреча с священнослужителем не улыбалась. К счастью он не пришел.
На ночь нас поместили в один из классов сельской школы. Был конец июля, ночь наступила поздно, луны на небе не было и стало совершенно темно. Нас было около пятидесяти человек. Из командного состава остался наш взводный Семен Иванович Родин. Он был коммунистом, но его не выдали. Охраняло нас всего семь солдат. Они были усталыми, легли на пол и вскоре уснули, кроме того, который прохаживался снаружи и много курил, и другого, севшего у двери. Нам дали ведро, его скоро наполнили, и от него шел запах.
Родин, вместе с Андросовым попросили разрешения вынести ведро в уборную, которая была во дворе. Часовой разбудил одного из спавших солдат, и тот, взяв винтовку, вывел Андросова с ведром. Они благополучно возвратились. Солдат плюхнулся на пол и вскоре уснул. Часа через два ведро было опять полно. Часовой на этот раз не стал никого будить, а подозвал своего напарника и тот повел нас в уборную. Когда мы вернулись в класс, охранявшие нас белогвардейцы уже стояли без оружия. Они умоляли их не убивать и соглашались вместе с нами прорываться к красным, которые, судя по грохоту артиллерии, не отошли. Как потом оказалось. Родин и Андросов привлекли еще нескольких своих красноармейцев и во время выноса ведра улучили момент и обезоружили часового, а когда мы возвратились обратно, наш конвоир -- даже не пикнул, когда Андросов выхватил у него винтовку.