Записки экспедитора Тайной канцелярии. К берегам Новой Англии
Шрифт:
– Давно? – Сердце Ивана тревожно забилось.
– Так кто знает? Как стемнело, хватились! – причитала Пелагея.
Самойлов поискал глазами Егора и приказал:
– Принеси факелов, собери мужиков, кто есть! Сударь, вы с нами? – обратился он к Волкову.
– Безусловно, друг мой! – охотно откликнулся Андрей Александрович.
Факелы пришлись как нельзя кстати: в ночном лесу ни зги не было видно. Самойлов велел мужикам встать длинной цепью с промежутком
Вдруг невдалеке раздался голос:
– Нашли!
И словно эхо пробежало по цепи: «Нашли! Нашли!»
Самойлов ринулся на крик и через несколько секунд, растолкав мужиков, увидел на земле девочку, ту самую, что прислуживала ему за обедом. Она сидела в одной рубашке, сжавшись в комок, и дрожала не то от страха, не то от холода. Сорвав с себя плащ, Иван укутал ее и обнял за плечи, дитя забилось у него в руках, как пойманная птица.
– Тихо, тихо, – пытался он мягким шепотом успокоить ребенка.
Мужики вновь обступили их, с интересом рассматривая перепуганное личико. И вдруг детские глаза наполнились еще большим ужасом, девочка застонала, в последний раз дернулась на руках Самойлова и потеряла сознание. Иван проследил ее взгляд и увидел за мужицкими спинами обеспокоенное лицо доктора.
Уже в доме Волков осмотрел ребенка:
– Лихорадка! Застыла бедняжка, – он накрыл тельце одеялом. – На таком-то холоде немудрено. Если до утра протянет, то выживет.
Андрей Александрович встал с кресла, Егорка подал ему плащ и палку, на которую тот опирался при ходьбе. Иван занял место у кровати больной. Лиза постанывала, на бледных щеках выступила испарина.
– Девчонка-то сиротой осталась, – словно сказку какую сказывала Пелагея, – мать в запрошлом годе померла, отца в солдаты забрали, пятый год уж. А вот теперь и сестры старшей лишилась, – старуха тяжело вздохнула.
– Думаете, удастся ее утром допросить, доктор? – спросил Иван.
– Трудно сказать, – покачал головой Волков. – Вон, горячая какая! Честь имею, – откланялся он. Время, действительно, было позднее.
– Шел бы ты, батюшка, почивать, – Пелагея отерла пот с горячечного лба девочки, – мы тут с ей побудем.
– Хорошо, – Иван и сам чувствовал усталость во всем теле, а завтра силы ему понадобятся – надо же, наконец, разобраться в запутанном деле. Он оставил Пелагею с Тимофеем следить за ребенком, а сам отправился спать.
Утро прорезалось криками петухов. Проснувшись в своей комнате, наш герой ощутил вдруг себя легко и радостно. Скупое осеннее солнышко заглядывало в небольшое оконце, отчего комната сделалась светлее и теплее. А ведь живут так люди – своим домом, без суеты. Иван же столь давно мотался по казенным квартирам (а случалось, ночевал и вовсе под открытым небом), что совсем уже отвык от того, что стены могут быть родными. Детские воспоминания опять затеплились в дальних уголках памяти. Вот бывало раньше он.
Но мы никогда не узнаем, что бывало, да и сам Ваня припомнить ничего не успел – во дворе раздались громкие оханья и причитания Пелагеи, которые вернули нашего героя к нынешним дням. Он сел в постели и огляделся. В углу на сундуке крепко спал Егорка, прислонившись к стене и смешно запрокинув голову. Старуха меж тем уже спохватилась и заговорила тише, Ивану пришлось встать и растворить окно, чтобы понять, о чем речь.
– Да как же можно было ставни не закрыть? – отчитывала Пелагея дворового как раз под балконом спальни.
– Так кто ж знал. – оправдывался мужик.
– Кто знал! – в сердцах повторила старуха. – Как теперь барину-то сказать?!
Апеллируя к барину, она кивнула на его окна и тут только заметила Ванюшу – ах ты, господи, разбудила-таки, – кинулась горестно на колени и застенала:
– Прости, батюшка! Недоглядели! Убегла девчонка!
«Вот те раз! Ох, нельзя было оставлять ее на руках дворни. Единственный свидетель – и тот пропал еще до того, как его допросили! Эх, Ваня, Ваня, – огорченно думал Самойлов, спускаясь по лестнице в комнаты, где устроил давеча Лизу, – зелен ты еще. Опростоволосился, тайный сыщик!»
В комнате почти все было без изменений, даже питье, что доктор прописал больной, было нетронуто. Только стул обронен и окно растворено. Иван осматривал обстановку, а Пелагея суетилась рядом, пытаясь хоть разъяснениями загладить свою вину:
– Видать, разумом затуманена совсем, ночью убегла. Тимофей-то в комнате оставался, да ставни не закрыл, так она в окно!
Да уж, окно – вот оно, как на грех к лесу выходит, и трава в этом месте примята, но ветром разворошило уже. Проследить, однако, можно. Иван собрался было выпрыгнуть наружу и осмотреть следы, но тут его окликнул появившийся в дверях Егорка:
– Ваша милость! Мужики на прудах. говорят. Вроде след есть!
Пелагея охнула, Самойлов, не мешкая, накинул плащ и отправился к пруду. Как он и предполагал, различить кое-что было возможно. Смятая трава, разворошенные листья, следы на земле. Что-то непохоже, что девочка так неуклюже покинула своей приют. Даже Егор это заметил и пробормотал:
– Видать, не сама она. Волоком ее!
Присев на корточки у самой воды, Иван внимательно разглядывал берег.
– Да это понятно! Только другое мне неведомо. Вишь, след аккурат у воды кончается…
– Ну!.. Неужто правда водяной? – Егорка никак не ожидал такого вывода, даже глаза выпучил от изумления.
– А на песке в воде следа-то и нет, – продолжал Самойлов.
– Значит. – догадался его помощник.
– Значит, не в воду ее! А на лодке вывезли, – подытожил Иван.
Внезапно совсем рядом раздалось конское ржание. Оба наших сыщика обернулись и обнаружили выезжавших из кустов на берег троих всадников, коими оказались Мария Карловна, ее лакей и Волков.
– Вы, как я погляжу, тоже не теряете надежды схватить водяного? – с иронией спросила вдова. – А то местное дворянство решило организовать облаву..