Записки экспедитора Тайной канцелярии. К берегам Новой Англии
Шрифт:
– А вы не знаете, что сталось с батюшкой?
Вопрос был задан столь неожиданно, что Иван, подбиравший нужные слова всю дорогу, теперь медлил с ответом:
– С батюшкой. Мне совестно говорить вам это, словно я причастен к оному… Умер ваш батюшка, – наконец решился он.
Варя, все еще надеявшаяся на лучшее, в бессилии опустила руки, поленья покатились по желтым листьям. Иван подошел к ней, взял ее ладони в свои, хотел утешить, но тут из-за угла возник караульный с фузеей.
– Так! Стой! Ну-ка! Стой! Не велено! Стрелять буду!
Тут уж было не до утешений.
– О, господи, бегите! – воскликнула Варя.
Как не вовремя! Он не в силах был оторвать рук от хрупких ладоней любимой.
– Я… – оглянулся Иван в
Солдат прицелился. Варя решительно выдернула ладони и крикнула:
– Да бегите же!
Эти слова вывели Ивана из оцепенения, и он бросился к оставленной в кустах лошади. Уже на скаку он обернулся, чтобы еще раз увидеть ее и прокричать:
– Я обязательно вернусь! Обещаю!
Солдатская фузея уже второй раз дала осечку, только это и спасло пылкого влюбленного. Офицер Шкловский, выбежавший из-за угла, увидел лишь мелькнувшую сквозь деревья спину всадника в плаще.
– Сударыня, кто это был? – раздраженно бросил он Белозеровой.
– Так стояли у самого дома, разговаривали, – попытался объяснить ситуацию караульный.
– Пшел отседа, стрелять учись! – в сердцах крикнул офицер, а потом тем же приказным порядком обратился к Белозеровой: – Ежели вы еще не поняли вашего положения, повторяю: сосланным любое общение запрещено.
Варю возмутил тон, который взял этот офицерик в разговоре с ней, но она, пытаясь не выказать раздражения, принялась молча собирать рассыпавшиеся поленья.
– Вам передали какое-нибудь письмо? – не унимался офицер.
– Нет, – односложно ответила она.
На шум из дома выбежала Софья.
– Что случилось? – спросила она у сестры.
– Тишка! – Шкловскому явно нравилось демонстрировать абсолютную власть над бывшими дворянками. – Отведи барышень в комнаты и обыщи!
– Понятно, – замялся денщик, – а ежели они.
– А ежели они проявят упорство – всыпь им плетей! – добавил офицер.
– Вы забываетесь! – Варино возмущение вырвалось наружу.
– Это ты забываешься! Тишка, ты слышал приказ? – не отрывая взгляда от Варвары, обратился Шкловский к денщику. Тот кивнул. – Сполняй!
Офицер развернулся и всем своим видом продемонстрировал, что разговаривать ему здесь более не с кем.
Тишка нерешительно промямлил:
– Сударыни…
Варя, не в силах более играть эту дурную пиесу, бросила денщику в руки связку поленьев и пошла к дому. Тихон попытался найти поддержку у караульного, но тот только пожал плечами. Тишка плюнул, бросил никому не нужные теперь поленья на землю и тоже направился в дом сполнять поручение.
Глава II,
в коей Иван бежит от себя и возвращает себе имение
Иван гнал во весь опор. Не преследователей он боялся, он пытался убежать от той картины, которую оставил позади себя. Но картина эта так и стояла у него перед глазами: Варя, совсем одна в осеннем лесу, смотрит ему вслед в надежде на защиту. А он не может! Ровным счетом ничего не может изменить в ее горькой судьбе!
Иван вернулся в постоялую квартиру, сменил дорожное платье и отправился в ближайший кабак. Он решил избавиться от тошных мыслей давно проверенным способом. Только не думать, не думать, иначе с ума можно сойти от безысходности. Имени у него теперь нет, любимая далеко, служба. И вот когда уже полштофа было осушено, тут-то служба его о себе напомнила. Двери кабака распахнулись, в них вбежал запыхавшийся Егорка, только и успевший промолвить:
– Ваша милость, господин Ушаков здесь…
Слуга с видом заговорщика обернулся на дверь, Иван сделал большой глоток из кружки и встал, а на пороге возникла сановная фигура Его сиятельства. Самойлов,
– Что, Ваша светлость, опять моя шкура понадобилась?
Этот желторотый юнец ему порядком надоел своими бессмысленными выходками, а потому Ушаков с досадой процедил сквозь зубы:
– Садись!..
И, протянув трость с набалдашником Егорке, сам сел напротив Ивана и вскинул на него тяжелый взгляд:
– Я смотрю, ты совсем плох, отдохнуть тебе надо.
– А я и отдыхаю, – Иван кивнул на порядком початый штоф.
Андрей Иванович кивнул Егорке, мол, мне тоже поставь. Егорка засуетился и подал барину чарку. Ушакова нисколько не смущал прокуренный кабак. Было время, сиживал он в местах похуже и брань слышал поотборней. Происходил Андрей Иванович из рода хоть и почтенного, но обедневшего. Как говорится, на четырех братьев – один крепостной. Еще на заре петровской эпохи начинал он рядовым гвардейцем в Преображенском полку и о придворной жизни не помышлял. Многие его сослуживцы так при полку и умирали, участвуя в баталиях и прочих воинских потребах. Такая судьба могла ожидать и самого Ушакова, но господь распорядился иначе и вознаградил Андрея Ивановича за труды праведные. А трудился он много. Так что в Тайную канцелярию пришел, имея большой опыт розыскных дел. Не мыслил себе Ушаков другого мироустройства, кроме самодержавного, а потому выполнял любой приказ с полным душевным спокойствием, лишь бы во славу престола российского. О своей службе как-то пошутил в письме Толстому: «Кнутом плутов посекаем да на волю отпускаем». Таких горячих голов, как Самойлов, попадалось Андрею Ивановичу за долгие годы верной службы немало. Некоторые теряли эти головы – кто на плахе, кто в бою, некоторые остывали и умнели, понимая, что в жизни главное, а что так – пустяк, не стоит и копья ломать. Посмотрим, что из этого искателя приключений выйдет. Выпив из чарки, Ушаков спокойно произнес:
– Ты ж родом из Самойлова?
– Был, – огрызнулся Иван.
– Вот тебе бумага. Восстанавливают тебя в добром имени! И возвращают все землевладения. Нет более надобности держать тебя инкогнито. Езжай, отдохни и подлечись, – Ушаков протянул Самойлову документ.
Иван посмотрел на бумагу, но словно и не увидел – не своя судьба интересовала его в этот момент. А потому ответ его был не самым ожидаемым для Андрея Ивановича.
– Что ж, Ваше сиятельство, а Белозеровых тоже из ссылки возвернут? Или как? Ведь по моей вине сослали безвинных…
– Белозеровых сослали по иной причине, а тебя, дурака, я порядку учил, – Ушаков встал, не желая более объясняться с человеком, толком в политике и делах государственных не разбирающимся.
Андрей Иванович повернулся к Егорке и проговорил голосом доктора, прописывающего лечение:
– Пить более не давать, отправляться завтра. И учти, – кинул он Самойлову напоследок, – любой твой визит к Белозеровым им боком же и выйдет!
Уж этого он мог бы не говорить, это Иван и сам теперь отлично понял. Самойлов кипел от возмущения, но Ушакову никакого дела не было до пустых переживаний, он неспешно покинул кабак. Егорка попытался отнять у барина штоф, но тот выдернул его и осушил до дна. Точка была поставлена. Больше Иван ничего не помнил. Очнулся он уже в карете на следующее утро, голова страшно гудела. Он стал было припоминать подробности вчерашнего дня, но они распадались на мелкие обрывки, да к тому же раненое плечо отзывалось болью на каждый ухаб, а таковых здесь было в избытке. Иван посмотрел в окно: поле, лес на взгорке. В голове колоколом прозвучали слова Ушакова «Пить более не давать, отправляться завтра». Не в силах более ничего припомнить, Самойлов приоткрыл дверцу кареты и крикнул: