Записки гайдзина
Шрифт:
Есть! Мы вырвались из промозглой осени под солнечные лучи, в объятия уходящего лета. Барабаны грохотали, как стадо бизонов. И впереди этого стада безудержным галопом неслись двое – саврасая кобылица и чалый жеребец. Атмосферу над нами зигзагами рассекал неистовый бог дорожного движения – он хохотал, рычал и молотил себя ладонями по пузу. Моя спутница бешено трясла заплетенной в косички гривой и визжала от восторга.
Да какая же японка не любит быстрой езды? И как я мог не понимать этого ранее, как мог не видеть? Лишь теперь я проникся этим, лишь теперь, когда на скорости летящей пули она схватила меня за
Эх, Хонда, птица Хонда... Кто тебя выдумал?.. Куда несешься ты?.. Дай ответ. Не дает ответа. Знай только мечутся поршни в цилиндрах, да сверкают искры в камерах сгорания, да готовит новую смесь трудяга карбюратор, да отработанный выхлоп летит прочь из трубы. А по бокам все поля да поля, нескончаемые поля – осенние, убранные, без риса, без воды, без тракторов, без лягушек – тянутся и тянутся до самых гор. Горы же обступили всю долину кольцом, и снег уже лег на иные вершины, и на той, что прямо по курсу – тоже снег, а пониже – покуда зелень, а еще пониже – деревенька, а поближе – мост через речку, а еще ближе...
А еще ближе – полосатый жезл полицейского.
Я шарахнул по тормозам, но это уже ничего не меняло. Нас застукали. Не успев даже толком погасить скорость, я вихрем пронесся мимо дядьки с жезлом – а уж потом только перешел в левый ряд, прижался к обочине и остановился. Нашкодивший бог развернулся и нырнул обратно в тучу, оставив меня наедине с моим незавидным жребием. Радио продолжало грохотать – я его выключил. Туча снова наплыла на нас. Лето кончилось.
– Что такое? – всполошилась ничего не заметившая подруга.
– Чего, чего... – сказал я мрачно. – Кобыла ваша околела.
– Какая еще кобыла?
– Такая... «Все хорошо, как никогда».
– Хорошо?!
– Конечно... К чему скорбеть от глупого сюрприза?.. Будем ходить пешком...
Впереди нарисовался еще один гаишник и махнул палкой, зовя к себе. Я медленно тронулся. Там, на узенькой площадке, стоял полицейский микроавтобус – в таком же меня обрабатывали неделю назад.
Я приближался, и гаишник увеличивался в относительных размерах. Черты лица под его фуражкой проступали все отчетливее – и чем отчетливее они проступали, тем сконфуженнее я становился. Я не знал, радоваться мне или стыдиться, напрячься или расслабиться. Его лицо тоже вытянулось, когда он меня разглядел. Он тоже не знал, как реагировать. Остановясь рядом с микроавтобусом, я вылез. Он подошел ко мне.
– Здравствуйте, – сказал я. – Как ваша поясница?
– Спасибо, лучше. – Он поправил фуражку. – Вы превысили скорость.
– Извините пожалуйста. Очень виноват.
– Ваши права.
– Держите.
Он повертел в руках мою карточку. Посмотрел куда-то вдаль.
– Центр-то легко нашел?
– Да, очень легко.
– А теперь обратно?
– Да, как вы посоветовали.
Он снял фуражку, пригладил волосы. Кивнул на мою машину.
– Американка?
– Японка.
Удивившись, он засунул голову в окно. Вынул обратно, надел фуражку.
– Действительно. Я думал, негритянка.
– Нет, загорелая просто.
– Гаруфрэндо?
– Знакомая.
– Ну-ну...
Мы оба замолчали. На асфальте неподалеку от нас стоял ящик с множеством тумблеров и регуляторов. На его светящемся табло я разглядел цифры: «170».
Леонид Осипович думал. Страшно было представить, сколько противоречивых мыслей и чувств клокочет сейчас под этой фуражкой. Я боялся его отвлечь. Я только тихо надеялся. И я поднял голову к небу, моля всех богов о снисхождении.
Бог дорожного движения проколупал в туче дырку, высунул голову и увидел меня.
– Тьфу ты! – сказал он. – Гайдзин... Извини, не разглядел.
– А если бы разглядел? – спросил я.
– Ну... Я вообще-то гайдзинов не подгоняю. Если только сами...
– А своих зачем подгоняешь?
– Ну как... Вот эти насшибают сейчас денег, а потом построят мне храм.
– Ха-ха, – сказал я. – Раскатал губу.
– Не построят, думаешь? – встревожился бог.
– Держи карман.
– Ты зачем богу грубишь?
– Затем, что меня навечно лишат из-за тебя прав. Или даже депортируют.
– Ай-яй-яй, – сказал бог. – Я не хотел. Но ты не паникуй, я сейчас придумаю что-нибудь... Уже придумал!
Он исчез в тучах. Леонид Осипович все морщил свой лоб. Его фуражка накалилась от раздумий. Чувство долга боролось у него с личной симпатией. Нравственный императив – с горьким пониманием своей замазанности. Я видел, что он изо всех сил ищет соломоново решение, ищет волшебную формулу, которая устроила бы всех. И я снова взмолился, прося богов ниспослать ему такую формулу.
Как старая граммофонная пластинка, зашипела и забубнила рация. Сообщали о поимке еще одного. Леонид Осипович бросил взгляд на меня, поднес рацию ко рту и сказал:
– Давай!
А другой рукой протянул мне мои права.
Я взял их и не знал, что делать дальше. Он пошагал к проезжей части и, уже отвернувшись от меня, вдруг широко махнул жезлом – так машут регулировщики, когда хотят изобразить зеленый свет. Боясь поверить, я сунул права в карман, взялся за дверцу, огляделся в нерешительности... Вокруг никого не было. На ящике высвечивались новые цифры: «200». Я сел в машину и хотел завести мотор – как вдруг увидел, что Леонид Осипович идет обратно и делает какие-то знаки. Я опустил стекло. Он подошел, наклонился ко мне и негромко сказал:
– Ты это... Антирадар купи, вот чего!
Мудрые слова буравчиком ввинтились мне в правое ухо.
– Куда тебя везти? – спросил я в десятый раз.
Вопрос прозвучал на заднем ходу. Я сдавал назад, чтобы вырулить обратно на дорогу. Птица Хонда недовольно клекотала. Она не любила летать задом наперед.
Ответа не было. Моя пассажирка, вытянув шею, смотрела вперед – туда, где инспектор встречал нового нарушителя. Этот новый вкатился на площадку в седле тяжелого мотоцикла – весь в коже, ремнях и заклепках. Он важно поводил раструбами перчаток и со значительностью шевелил могучими ботинками. Нацуко впилась в него глазами, как загипнотизированная. Такая ее реакция меня озадачила. Вместо того, чтобы сменить задний ход на передний, я застыл на месте и тоже уставился на кожаного байкера. Тем временем байкер слез с мотоцикла, обхватил перчатками сверкающий шлем и величественно стащил его с головы, явив миру пепельно-серые патлы, ниспадающие на прыщеватую мордочку.