Записки хроноскописта
Шрифт:
— Формы выветривания там действительно причудливые, — сказал сосед. — Но едва ли к скалам прикасалась рука человека. Все можно объяснить гораздо проще. Например, особенностями меловых пород альбского возраста: в них включены очень твердые, разнообразные конкреции, которые теперь вынесены на поверхность.
После завтрака геологи уехали в поселок Ералы отбирать образцы горных пород в кернохранилище, и в лагере остались только дежурный и мы с искусствоведом. Искусствовед — невысокий коренастый человек с ослепительно сияющей на солнце лысой головою — сам представился мне:
— Евгений
«Просто Евгений» энергично встряхнул мою руку и весьма напористо предложил пройтись вдоль берега.
— Все равно они раньше трех-четырех не вернутся, — сказал он о геологах.
Я охотно принял предложение, но, как только мы вышли за пределы лагеря, поход наш едва не сорвался.
— Говорят, вы нашли любопытные скульптуры на Каратау? — спросил я, не имея в виду ничего худого и еще не зная характера своего спутника.
Евгений подскочил, и мне даже показалось, что, раздуваясь от негодования, он на некоторое время повис в воздухе.
— И вам уже проболтались?!
Я смущенно смотрел себе под ноги, и Евгений сжалился надо мной.
— Надеюсь, вы не будете распространяться о скульптурах в своих сочинениях? — смягчаясь, спросил он и, уловив краем глаза мой робкий кивок, зашагал дальше но пружинящей тине с запутавшимися в ней белыми скелетами раков.
Километрах в двух от лагеря розово-голубой уступ — чинк — почти вплотную подступал к морю. Мы шли вдоль уреза воды, обходя высохшие трупы тюленей и распугивая водяных ужей; над нами кружились стрижи и ласточки, но я больше смотрел на песок со следами ночных обитателей и почему-то думал, что восточный орнамент и даже буквы арабского алфавита художникам подсказали причудливые следы животных, поутру еще не тронутые ветром.
Евгений, молча шагавший впереди, наконец остановился и сел на обломок мергеля, скатившийся с чинка. Другие, более крупные обломки лежали в море, и в узких проливах между ними качались рыжие водоросли. Евгений сбросил полукеды и опустил распарившиеся ноги в холодную воду. Я последовал его примеру.
— Вообще-то вы слыхали про эрсари? — спросил Евгений и, не дожидаясь ответа, сказал: — Это одно из туркменских племен, населявших Мангышлак до семнадцатого века.
— И вы нашли их следы?
— Следы их искать не надо. Это не ваши фантастические антаркты, саркастически заметил Евгений, намекая на мой очерк «Найти и не сдаваться». Эрсари — историческая реальность, зафиксированная в документах. Тут все точно. Загадка — скульптуры. Как-никак, а вероисповедание эрсари — ислам суннитского толка. Ни и скульптура, ни живопись не поощрялись этой религией. Более чем не поощрялись.
Из воды, казалось из самых глубин моря, выплыл коричневато-зеленый водяной уж с таким же коричневато-зеленым бычком в пасти. Уж плыл прямо к нам, и я подумал, что было бы совсем неплохо, если бы всяческие человеческие тайны вот так, совершенно неожиданно кто-то приносил к нашим ногам. Я пристально следил за ужом, который, изящно извиваясь, стремился к нам, пытаясь преодолеть неширокую и несильную полосу прибоя, и желал ему успеха… Но нахлынувшая волна вдруг смыла ужа с его бычком-тайной,
Тогда я лег на песок, стирая с него таинственные ночные иероглифы, и стал следить за ласточками и стрижами, выписывающими на плотном полотне неба еще более замысловатые письмена… Я не мог прочитать их. И может быть, впервые после того, как мы с Березкиным занялись хроноскопией, я радовался, что письмена недоступны мне, что не надо их расшифровывать и достаточно просто чувствовать спиною сухое и доброе тепло песка и просто следить за крылатыми мастерами, колдующими в поднебесье.
— Вы обещали нигде не упоминать про искусство эрсари, — напомнил Евгений, когда мы вернулись в лагерь, и я искренне подтвердил свою готовность молчать до гробовой доски.
Вечером геологи решили «лучить» кефаль — бить ее острогами при свете факелов, — и чисто практические заботы поглотили все лагерные, и мои в том числе, интересы. Специалисты по такому лову доказывали, что для факелов требуется асбест, пропитанный соляркой, а в экспедиции не нашлось ни того, ни другого. Тогда специалисты решили заменить асбест тряпками, а солярку — смесью машинного масла с бензином и переругались из-за пропорций… Я в спор не вмешивался и меланхолично размышлял о вреде излишних знаний и излишней специализации, а когда высокие договаривающиеся стороны все-таки пришли к соглашению, я отдал в распоряжение «рыбоколов» свои кеды и остался на берегу, устроившись на вьючном ящике рядом с Евгением.
Над черной водой факел пылал оранжево-красным огнем и, пока он был близко, от него бежала к берегу рыжая дорожка; потом факел втянул в себя дорожку, отгородившись от берега черной полосой, и раздвоился: один факел светил теперь сверху, а другой снизу, из воды, и трудно было сразу разобрать, какой из них настоящий.
— Все-таки я покажу вам штуку, которую никому не показывал, — неожиданно сказал Евгений.
Он зажег фонарь и осветил свою ладонь.
— Смотрите.
На ладони лежала небольшая фигурка с собачьей головой. Я так и сказал:
— Собака.
— Шакал, — поправил Евгений. — Туркмены считали, что к шакалам переходят грехи людей и потому шакалы плачут по ночам…
Поэтому я сначала решил, что нашел талисман. Но потом… Знаете вы, что такое таб?
— Нет.
— Это прообраз современных шашек, игра древних египтян. Фигурами служили головы шакалов.
— Ничего не понимаю.
— Я нашел несколько шакальих фигурок на Каратау. И еще обнаружил там, на скале, написанное арабской вязью имя — Кара-Сердар. Любопытно, что оно заключено в картуш, в овал. Так писали свои имена фараоны Древнего Египта.
— Но вы говорите, что эрсари жили на Мангышлаке в средние века…
— Вот именно. Кстати, Кара-Сердар в переводе «черный военачальник».
Евгений подбросил на ладони голову шакала, ловко поймал в темноте и сказал:
— Пошел спать.
Я остался на берегу, следил за раздвоившимся факелом, и мысли мои крутились вокруг каменных скульптур, шакалов, картушей, кара-сердаров, но потом сосредоточились на кефали: очень уж мне хотелось, чтобы она благополучно удрала от наших «рыбоколов».