Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата 1941–1945
Шрифт:
Позднее на перепутьях 3-го Прибалтийского фронта, у реки Великой, я встретился в последний раз с полковником Лапшиным, который вел «урок тактики» для командиров нескольких полков и для меня, грешного. Но это был смех, а не урок.
И ещё один памятный момент из пребывания в Новгороде. Центр города заняли полки и штаб 225-й дивизии. Вдруг по мосту через Волхов промчались санки. Серого коня гнал немец, и только санки проскочили на берег, как взрывом разнесло мост от берега до берега. Фрица перехватили. Добрый по натуре Ольховский, оказавшийся здесь же, начал избивать немца, ругаясь на чем свет стоит. Понятно, такой мост взорван!
В
Дня через два наш батальон перешёл в распоряжение 1349-го полка, которым уже командовал мне незнакомый майор. Оба, и командир и его замполит, довольно пожилые, конечно, с нашей молодой колокольни. Было мне тогда всего-то двадцать четыре года…
Батальон остановился в центре разрушенного Новгорода. Здесь была у меня мимолетная встреча с Машей Белкиной, потерявшей мужа. Она была необычайно бледна и печальна. Мои разговоры не доходили до неё…
Получив приказ из штаба дивизии развивать наступление к нескольким селам, расположенным близ озера Ильмень, мы оставили город. Перед нами сразу открылось огромное поле. Все это пространство было утыкано могильными католическими крестами топорной работы. Фашисты несли огромные потери.
Батальон почти без боев прошёл четыре селения, после чего нас завернули резко к западу к реке-заливу Веряжа, где мы заняли также без боя село Моисеевичи. Вечером сюда подошёл 1349-й полк, почти обескровленный… Где-то слева действовал единственный оставшийся в полку 3-й батальон, которым я когда-то командовал. Переходя шоссе Новгород—Шимск, под прозрачным льдом мы видели размазанные колёсами танков и автомобилей останки немцев — сплошняком! Это поработала штурмовая авиация, расстреливая бегущих колоннами фрицев. Следом катили наши танковые бригады.
Мы заняли позицию напротив выселка с церквушкой. Название выселка — Георгиевский. Мы его называли Георгием. Справа широким заливом от Ильмень-озера тянулась Веряжа, в ширину не менее 500 метров. По приказу начальника штаба дивизии мы должны были выбить противника из Георгиевского, но артиллерийской поддержки нам не обещали!.. Надо преодолеть 500 метров ровного снежного поля! Вечером я отправил две сильные разведгруппы с заданием подобраться как можно ближе и ворваться в поселок. Вперед по-пластунски начали движение одесситы-разбойнички. Правей, по берегу Веряжи, — офицеры-штрафники, солдаты временные.
И надо же было такому случиться: только наши подобрались на бросок, как за Веряжей, в береговом селе Храмцове, занятом противником, вспыхнуло несколько пожаров. Оттуда фрицы готовились уходить. Но здесь в свете зарева от пожаров немцы, обнаружив наших, начали бросать вверх осветительные ракеты и открыли пулемётно-миномётную стрельбу. Без потерь, но разведки вернулись. Утром из дивизии вновь приказ и опять от начштаба, будто командир исчез: «Взять Георгия, и точка!» Я по телефону требую поддержки артиллерией или
С трудом вызвал по телефону командира минометной батареи, своего друга еще по Свердловскому училищу, Николая Ананьева, кричу ему: «Поддержи огнем по Георгию! Я двину батальон!» Ананьев что-то буркнул в трубку, и я не понял: есть ли у него мины или «в обрез», как всегда! Десятки мин взорвались по выселку, но не задев колокольни и деревянной церквушки, что явилось просчетом. Под прикрытием пулеметов «Максим», открывших сильный огонь, батальон по красной ракете бросился вперед, в атаку! Но взрывы наших мин вдруг прекратились, и мы остались в поле «голенькими»! Ранены командиры рот Крестьянинов и Николай Шатурный! Посылаю туда Николая Лобанова, заменить Крестьянинова. Через считаные минуты мне сообщили: Лобанов убит! Справа, в роте одесситов, — двадцать убитых и столько же раненых! Есть потери у 1-й роты, офицерской! Даю зелёную ракету — отбой. Перед этим я, заменив у «Максима» пулемётчика, вёл стрельбу по колокольне, и оттуда немецкий пулемет прекратил стрельбу. К выселку слева по траншее бежал фриц, я короткой очередью уложил его.
Единственная вражеская мина, прилетев от выселка, разорвалась передо мной. Результат — я оглушён, ранен в нос и в лоб осколками. Лицо залило кровью…
Всего за войну был я несколько раз ранен и контужен. Контузии вообще считать трудно — рядом рвётся мина, ты живой, но оглушенный, как рыба, отлежишься и идёшь.
Наложив бинты, санинструктор Александра Лопаткина, черноглазая и не по-женски отважная, подозвала моего заместителя по строевой части капитана Кукина, похожего на меня и по характеру, и по облику.
— Прими батальон! Я ничего не вижу, всё идёт кругами! — выдохнул я ему.
Тотчас меня Александра увела в медпункт, откуда я попал в медсанбат, расположенный у штаба нашего 14-го корпуса.
Поначалу замену комбата в батальоне никто не заметил — дым и взрывы. В ту же ночь на броневичке Кукин с группой солдат смело и прямехонько примчались в тот поселок, и фрицы, было их 15, дружно подняли руки. Они выполнили приказ своего командования: сдержать нас до этого часа.
Разъяренные штрафники никого в плен не взяли, прикололи всех штыками.
Уходя в медпункт, я зашел на секунды в дом, занятый под штаб полка. Здесь были новые командир полка и замполит. Я бросил им с гневом слова:
— Вы наблюдатели, а не командование! Почему не поддержали нас артиллерией?!
Но они только пожали плечами. Что понимали они, ещё не нюхавшие пороху!..
Пройдёт время. Окончится война. Я — в Одессе после госпиталя в ожидании назначения в Молдавию, в Бендеры, военкомом.
Гулял по городу, историческим местам, что я очень любил, посещал Дом моряка и Оперный театр, где больше глазел на скульптурные изваяния и стиле барокко. И вдруг почувствовал затылком, что меня кто-то «ведёт», — это чутье осталось у меня на всю жизнь, с фронта.