Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год
Шрифт:
Из Адмиралтейства на ялике переправились мы в Госпорт. Посреди реки на вертлюжных якорях стоят разоруженные старые корабли. Бедные французы выглядывали из окон, другие танцевали на верхней палубе. Хорошо ли содержат сих пленных? спросил я у перевозчика. Так же, как наших во Франции. Это значит, очень дурно. На сей вопрос француз может быть отвечал бы: так же, как и в Англии. Кому тут верить? Известно только то, что английское правительство посылает знатные суммы для содержания своих пленных во Франции, а Бонапарте не издерживает на сие ни копейки.
Осмотрев в Госпорте Гасларскую морскую госпиталь, Ботанический при ней сад и анатомический театр, всякий должен согласиться, что в Англии не жалеют издержек на человеколюбивые заведения. Здание имеет простую наружность; внутренность расположена удобно и покойно. Вошед в длинные палаты, дышишь столь же чистым воздухом, как и в саду. Занавесы у окон, белье, посуда, мебель, порядок и опрятность не дадут заметить, что находишься в больнице. В одной комнате помещены раненые; кровати их с винтами, помощью коих можно больного посадить, не трогая раненой руки или ноги. В палате трудных я рассматривал все с особенным удовольствием и остался в ней долее, нежели в других. Постели поставлены в нескольких шагах одна от одной; пред каждой столик с
Посмотрите, с какой чувствительностью сия женщина читает молитву, и в сердце друга жизни своей льет бальзам утешения! Здесь все говорят шепотом, какая черта сострадания! Два лекаря сидят у стола: они всегда готовы подать помощь, какое милосердие! Женщины ходят за больными, раздают лекарства и пищу, какой присмотр и чистота! Перед передним фасадом на обширном дворе бьет фонтан, от коего, чрез трубы, вода проведена в кухню и во все сени. С удовольствием можно сказать, что присмотр и чистота в наших госпиталях нимало не уступают английским. Больница же для обер-офицеров, бывшая в Кронштадте, может служить образцом.
В один ненастный бурный вечер, когда при пылающем огне в камине, сидели мы вокруг чайного стола, Джамес, трактирный слуга, докладывает о директоре дамского благородного клоба. Молодой румяный попечитель дам, сделав по правилам танцевального искусства несколько пренизких поклонов, пригласил нас на бал, имеющий быть сего вечера. Как отказаться от такого предложения? Употчивавши г. директора по-русски и отпустив его весьма довольного, мы не знали, как привезть с корабля платье; темнота и сильный ветер препятствовали послать шлюпку. Проворный Джамес избавил нас от забот: чрез час несколько гиней, несколько портных и парикмахеров снабдили каждого всем нужным. Кареты поданы: мы приезжаем и входим в залу собрания еще вовремя. При звуках громкого марша директор с плоской треугольной шляпой под рукой встретил нас при входе. Зала не имела никаких убранств, кроме белых стен и нескольких ламп, ярким огнем освещавших всю длину ее. В противоположном конце от дверей, на стульях, поставленных рядами, сидели дамы, все в коленкоровых ослепительной белизны платьях; кавалеры стояли позади в отдалении. Директор представил нас некоторым, сидевшим в переднем ряду, и нас тут же посадили между девицами – девицами потому, что не слыхал я, чтоб которую называли Lady; все были Miss, и в самой цветущей молодости. Обычай совсем новый для русских! Здесь девицам оставляется вся свобода, а женщина, мать семейства, напротив, сидит дома и редко, очень редко является в большие собрания. Служащие офицеры были во фраках, как мне сказывали, потому, что в обществах имя гражданина предпочитается военному званию. Мальчик в круглой шляпе и девочка в хорошеньком платьице, прекрасные как два Купидона, открыли бал менуэтом и жигой, и в сей последней девушка при самых смелых движениях сохраняла нежность и приличность. После начались премудреные кадрили в 12 пар, от которых мы отказались, но дамы хотели, чтоб мы танцевали, и сами вызвались научить нас чему-нибудь английскому. Одна девица предложила мне быть ее кавалером во весь вечер, и это особенное снисхождение оказываемо было только русским. Каждый из нас имел свою даму. За кадрилями последовали экосезы, в которых стройность стана для живописцев и ваятелей представила бы прекрасные образцы и положения. В короткое время мы познакомились: кто говорил по-английски, окружен был дамами; разумевшие другие языки также не остались без занятия; но можно было заметить, что свой язык предпочитали иностранным, особенно французскому. Между собой все говорили по-английски. Оттого-то язык, столь бедный и на слух грубый, в устах женщины становится нежным и мягким, и оттого-то англичане прежде всего стараются как можно лучше объясняться на своем природном языке, ибо в противном случае они в женском обществе были бы смешны, а быть смешным здесь, так же как и везде, весьма неприятно. Нескольких русских слов, вытверженных развязными англичанками, производили в собрании шум; друг друга учили как их выговаривать, смеялись, ломали язык и сей шуткой умножали общее удовольствие. В 12 часов дамы скрылись и мы остались с одними кавалерами: нас замучили политикой и новостями. Что делают дамы? Они пошли переодеваться, переменять чулки, башмаки и перчатки. Чрез полчаса двери отворились, дамы несли столы, скатерти; три и четыре вместе тащили превеликий самовар, столько же несли чайный прибор и разные закуски. Мы бросались помогать, но нам этого не позволили. В минуту зала уставилась столиками, вокруг коих дамы суетились в приуготовлении чая. Когда сели по местам, из каждого стола вышло по одной даме: они взяли наперед всех англичан, нас последних разобрали поодиночке и угощали точно так, как в своем семействе. После приятного ужина экосезы продолжались до света, и по желанию членов нам предложили билеты на будущие собрания. Этот бал доставил некоторым офицерам знакомства самые приятные.
В намерении сделать небольшую прогулку, избрав ясный октябрьский день, мы взяли три почтовые коляски и двух верховых лошадей. Мне досталась одна из последних, но я, как плохой ездок, на манежной лошади скоро отстал от товарищей. Выехав за город и не могши догнать передовых колясок, тихим шагом ехал по прекрасной гладкой и ровной, как пол, дороге. Обе стороны ее густо обсажены шиповником и ежевикой; проезды в поле заставлены рогаткой, так, что никто из проезжих не может ехать стороной. Трудолюбие видно на каждом шагу; нет и клочка земли необработанной. Каждая дача обрыта рвом и обсажена деревьями. Домик земледельца представляет удобность, вкус и чистоту. Во всем видны порядок и устройство; везде встречает изобилие, довольство, и нигде взор не поражается бедностью. Крестьянин работает на прекрасной лошади; тучный рогатый скот и овцы пасутся на лугу его. Ничего худого, истомленного; ничего нет похожего на недостаток.
Чрез две мили меня остановили у шлагбаума. Безногий инвалид, узнав, что я русский, не хотел взять с меня нескольких копеек, положенных для содержания дорог. На четвертой миле лошадь сама остановилась у почтового двора. Не спрашивая, куда и зачем я еду, мне тотчас подвели другую, и три почтальона протянули ко мне руки. Каждый кратко и решительно объявлял свое требование: один просил за то, что подал лошадь, другой – что чистил седло, третий – что почистил шляпу. Пылкий конь, которого не смел удерживать, скоро доставил меня на другую станцию; тут узнал я, что коляски не проезжали, и следственно разлучась со своими товарищами, должен был воротиться в город, без всякого удовольствия, проскакав взад и вперед 16 миль. От верховой езды, к которой не привык, устал, почувствовал необыкновенный голод и, вошед в кухню, просил, чтоб подали скорее готового каплуна. Хозяйка не соглашалась, потому что он изготовлен по заказу господина, который должен сей час приехать; но служанка решила наш спор, взоткнув другого на вертел, жареного подала мне. Лишь только сел я за стол, коляска подъехала к крыльцу; хозяйка прибежала отнять мое жаркое, а служанка, держа ее за руки, не допускала; между тем вошел в залу пожилой мужчина в мундирном сертуке и, узнав причину шума и то, что я иностранец руской (так назвала меня в досаде трактирщица), успокоил ее тем, что он более был бы доволен ею, если бы она и весь его обед подала мне. Потом, обратясь ко мне, просил вместе с ним откушать. Едва успел я поблагодарить за учтивость, как вбежала в комнату молодая девушка в соломенной шляпке. «Это моя дочь, – сказал полковник. – Бетси! Рекомендую тебе русского офицера: он будет с нами обедать, поди похлопочи, чтоб нам подали чего-нибудь получше, и бутылки две хорошего вина».
За столом полковник распространился о настоящих происшествиях. В откровенном разговоре превозносил бескорыстие нашего императора, и сие нравилось мне потому, что англичане не слишком бывают на похвалы расточительны. Он довез меня до деревни, где по счастью нашел я моих товарищей, которые начали уже беспокоиться, и, возвратясь в город, хотели послать искать меня.
Хотя октябрь уже был в исходе, но погода стояла ясная и довольно теплая. Желая воспользоваться свободным от должности временем, согласились мы (нас было 8 человек) осмотреть Вайт и побывать в Ньюпорте, главном сего острова городе, отстоящем от Спитгеда в 12 верстах. Дабы иметь более времени, рано поутру съехали мы в деревню Ковес, против которой недалеко стояли наши корабли. Содержатель кофейного дома, по знакомству, взял на себя труд изготовить экипажи, а между тем подали чай. Пастуший рожок вызвал меня на балкон посмотреть на площадь, куда каждая хозяйка дома или девочка, сопровождаемая собакой, выгоняли скот. Род сих пастушьих собак заслуживает внимание: известно, что в Англии истреблены все хищные звери, особенно в местах, где наиболее занимаются скотоводством; сии собаки столь понятливы и хорошо приучены к скоту, что почти во всех случаях заменяют пастухов.
Оставя Ковес, поднялись мы на небольшую гору, и остров Вайт представил взорам прелестное зрелище! Длинные ряды зеленых холмов, покрытых рощами и садами и разделенных множеством лугов, на коих паслись большие стада всякого скота, покрывали все видимое пространство. Проезжая далее, на каждом шагу встречали мы новые прекраснейшие виды. Смесь пашен с лугами, огородов с садами, дворянских палат с фабриками и чистые земледельческие домики, разбросанные в тени дерев, так разнообразят предметы и делают местоположения столь привлекательными, что, кажется, по всей справедливости Вайт назван садом Англии. Здесь даже бесплодные места украшены более, нежели те, кои природа одела зеленью. Всюду видны вкус и похвальное трудолюбие. Болото, песчаное поле, малый ручеек, каменистая гора, хотя с великим издержками, но приносят какую-нибудь пользу. Удобность и чистота хижин земледельцев столь удивительны, что только те, которые были в Англии и входили в них, согласятся, что английские крестьяне живут по-дворянски. Проезжая одну рощу, мы увидели сидящего под кустом пахаря, которому жена наливала чай. Жирная большая лошадь щипала траву подле сохи его. Когда мы к нему подошли, он, не трогаясь с места, предложил нам рому, чаю и сыру. Генрих IV, король французский, желал, чтобы самый бедный поселянин его по воскресным дням имел в похлебке курицу. Если в оном полагал добрый царь благосостояние народа, то русские его имеют, а англичане уже с излишком. Добрая наша горелка, не тот ли же ром? Сыр, чай и различные приправы расслабляют силы, простая только пища их укрепляет; и если бесспорно, что англичане богатейший народ в Европе, то они перешли за черту, и благосостояние их не есть уже то, чтобы иметь только необходимое вдоволь. В окрестностях города, на речке Медине, впадающей в узкий морской рукав, плавало множество домашних птиц, и сего множества, как уверяли нас, едва ли бывает достаточно для снабжения всех кораблей, приходящих на Спитгедский рейд. Ньюпорт весьма невелик, состоит из нескольких прямых улиц, на крест пересеченных и плитняком очень гладко вымощенных. Градоначальник, мирный судья и капитан народной милиции сделали нам честь своим посещением и остались у нас обедать. Хозяин трактира сначала принял нас на нижнем этаже; но когда приказали ему изготовить лучший обед, то перевел в лучший, где в прекрасно убранных комнатах сам явился в башмаках, причесан и с бриллиантовым перстнем на руке. Стол и все угощение соответствовало его наряду, и, сверх чаяния, взял очень умеренную плату. После обеда посетили мы начальников города, которые, как день был воскресный, предложили прогуляться за город и осмотреть крепость Карисбрук, лежащую от Ньюпорта в 4 или 5 верстах. Разных родов колясочки, запряженные статными лошадьми и управляемые прекрасными женщинами, скакали по гладкой дороге к саду, лежащему при подошве горы, на коей находится крепость. По двум бульварам, в аллеях, шли туда же пешие. Мы, оставя экипажи, пошли к крепости пешком.
Кривая, беспокойная, высеченная в каменой горе узкая дорога привела к воротам; чрез калитку ввели нас на двор, заросший травой; груды камней означали места строений. Взглянув на семейство инвалида, которое составляет гарнизон крепости, и которого должность отворять и затворять ворота для посещающих, взглянув на бывшие некогда здания и на развалившиеся стены крепости, признаюсь, я сожалел о напрасном труде взбираться на такую высоту; но вот инвалид, старый пехотный сержант, начинает рассказывать о достопамятностях Карисбрука. Послушаем: дубовые ворота стоят 800 лет, и вы видите, как они еще крепки; такие-то дубы росли тогда в Англии! Развалины сии служили убежищем Карлу I, который был казнен Кромвелем, а в этой уцелевшей часовне похоронена дочь его, принцесса Елизавета. Ученый инвалид показывал нам после того колодезь, глубиной в 170 сажен; это сначала кажется невероятным, но рассудив, что колодезь находится на вершине горы, на которую мы всходили около получаса и, судя по звуку брошенных каменьев, который доходил до слуха после 56 секунд, глубина сия имоверна. Вода в колодезе столь чиста и прозрачна, что когда опустили туда лампу, то на глубине 2 сажен видны были на дне даже камешки.
Вышед из крепости чрез упавшую часть башни, мы пустились прямо по косогору и не опоздали еще пройти все искривленные аллеи сада, который был наполнен гуляющими. Музыка играла в беседке; дети, прелестные как амуры, прыгали вокруг дерев; одно семейство сидело на коврах и пило чай; другая партия, собравшись в кружок, попивала портер; иные играли в кегли, а большая часть, положа руки за спину, надвинув на глаза шляпу и ни на кого не смотря, скорыми шагами переходили из аллеи в аллею. Сырой, холодный вечерний воздух скоро принудил нас оставить сей прелестный простотой сад. Возвратясь в город, поспешили мы обратно в Ковес, и хотя поздно, но в тот же день успели приехать на корабль.