Записки на салфетках
Шрифт:
Меня часто спрашивают о воздействии, которое рак оказал на мою жизнь. Трудно даже начать этот список – настолько много аспектов моей жизни он изменил. Он атаковал самые главные столпы моей жизни. Он сотряс меня до основания, и временами я чувствовал, что почти потерял себя. Я с легкостью могу сказать, что рак – не у одного меня. Он у всей моей семьи. Мы провели на этом поле битвы не один год – и, весьма вероятно, не покинем его до самого конца моей жизни.
Возможно, вам трудно это читать. Мне было трудно в первый раз сказать это самому себе.
Я не могу пожелать, чтобы у меня в прошлом никогда не было рака. Я не рад тому, что он у меня есть. Я определенно желаю, надеюсь и молюсь, чтобы у меня его не было завтра.
Рак вывел меня на эту дорогу.
Я благодарен и по другой причине. Он пробудил меня. В первую очередь для того, чтобы провести инвентаризацию всех благ, которыми осыпала меня жизнь, сказать тем, к кому я неравнодушен, что я люблю их. Но также и для того, чтобы приготовиться. Привести все в порядок. Страхование жизни. Мое завещание. Мои пожелания относительно похорон.
Как я уже упоминал прежде, мой отец был главой городского похоронного бюро в Порт-Лейдене в течение 34 лет. Смерть была для моей семьи образом жизни. Я вырос, зная, что смерть неизбежна, это что-то такое, чего хочется избегать как можно дольше; но, если уж она случалась, «Похоронное бюро Каллахана» было рядом, чтобы поддержать семью и постараться сделать переход в иной мир как можно более гладким.
Однако когда отец умер за несколько месяцев до постановки моего диагноза, это была первая смерть, которую я по-настоящему прочувствовал. Все мои бабушки и дедушки умерли, когда я был моложе, но именно эти похороны стали для меня «ритуалом перехода». У меня был дядя, который умер за несколько лет до отца, но мы не особенно близко общались. А это было первый раз, когда ушел кто-то из моей собственной жизненной линии. Мой отец был скалой – для меня и многих окружающих. Эта утрата перевернула мой мир с ног на голову.
Нет нужды говорить, что я был удивлен, когда умер папа. Хоть он и не вел невероятно здоровый образ жизни, никто из нас не ожидал, что он умрет так рано. Его врач считал, что у него может быть рак легких. В одном его легком выявили несколько темных пятен, и были причины полагать, что это может быть рак. Папа курил всю жизнь. Думаю, он начал курить еще в начальной школе.
Отец прошел биопсию, чтобы прояснить этот вопрос. Прошла она хорошо, как и большинство биопсий, но вскоре после этого у него случился коллапс легкого. Он впал в кому, да так из нее и не вышел.
Я приезжал навестить отца после того, как он погрузился в кому. Мало что можно было сделать. Мало что можно было сказать. Мы не были уверены, сможет ли он выкарабкаться из нее.
Мы поехали домой и пробыли в дороге лишь около часа, когда у меня зазвонил телефон. Папы больше не было. С моей точки зрения, это произошло внезапно. Я так и не смог попрощаться с ним. У меня даже не было возможности поговорить с ним – из-за комы.
Я оказался не готов к лавине эмоций, которые испытал в то время. Первой мыслью, когда мы ехали обратно в Порт-Лейден, было: «Кто хоронит гробовщика?» Во многих случаях это делает сын, который наследует семейный бизнес. Я его не унаследовал, был сыном, который решил не идти по стопам отца. Я был сыном, который уехал из дома и виделся с родителями пару раз в год. Ни моя сестра Колин, ни я не стали заниматься семейным делом, но она хотя бы физически была ближе к родительскому дому. (Вскользь замечу, что моя мама, хотя в момент смерти отца ей было 69 лет, решила продолжать вести дела похоронного бюро самостоятельно.)
Мы на самом деле не готовились к смерти отца. А следовало бы. Ибо смерть была нашим семейным бизнесом – что говорит само за себя! Я не знаю, какие семейные разговоры вели наши родители, или какое поведение ожидалось от нас после их смерти. Не знаю, были ли у отца какие-то конкретные пожелания. Да, он часто говорил, что похороны и все их детали – дело оставшихся в живых родственников. Я не знал, чего хочу для него. Мы никогда об этом не разговаривали.
У мамы не было даже текущего завещания, и пришлось выкапывать документ 40-летней давности, чтобы разобраться с недвижимым имуществом. Кажется, в нем предполагалось, что я уеду жить к дяде Гарольду и тете Гиги; но теперь, учитывая, что мне было уже 42 года, всем показалось, что мне можно позволить решать этот вопрос самостоятельно!
Почему мы избегали разговоров об этом? Умирание – это часть жизни. Когда я в последний раз сверялся со статистикой, у каждого из нас был 100-процентный шанс умереть. Миссией нашей семьи была помощь семействам Порт-Лейдена после смерти любимых родственников, однако мы избегали этой темы, когда дело касалось нашего собственного семейства.
Не знаю, смогу ли я когда-нибудь написать о том, как проходило мое детство в доме отца. Уверен, у каждого есть такие истории, в которых хватает и хорошего, и плохого. Были моменты, когда я ощущал исключительную близость к отцу, и напротив, порой чувствовал себя бесконечно отстраненным и далеким. Я знаю, что папа очень любил мою сестру Колин и меня. Думаю, бывали моменты, когда ему трудно было выразить эту любовь. Однако когда он показывал нам любовь и поддержку, они были абсолютно безмерными.
Одно я знаю совершенно точно: мой отец всячески внушал нам мысль о ценности трудолюбия с малых лет. Помню, как-то раз мне понадобились деньги, чтобы заплатить за школьную экскурсию. Я должен был их «заработать», и, чтобы это сделать, я должен был выиграть у папы в игре. Мы вытащили огромную картонную коробку. Не знаю, что изначально в ней хранилось, но ее с легкостью можно было использовать как игрушечный домик для троих-четверых детишек. Мы играли в «баскетбол», используя коробку в качестве кольца. И слава богу! Я был еще очень мал и неважно играл в обычный баскетбол, но в эту коробку даже я мог попасть! Папа не позволил мне выиграть в тот день. Он не был сторонником теории о том, что ребенку нужно позволять выигрывать только потому, что он ребенок. Победу надо было заработать.
Отец научил меня играть в шахматы, когда я был совсем маленьким. У него был специальный набор шахматных фигурок. Они были необыкновенно гладкими и сверкающими. Сама шахматная доска явно видала лучшие времена. Папа и его лучший друг часто играли, пока учились в колледже. Я заучил один дебют, сицилианскую защиту, и постоянно его применял. Мы играли, играли и снова играли. Не знаю, сколько партий мы сыграли, прежде чем я наконец выиграл. Думаю, я даже не понял, что поставил ему шах и мат.
Мы устраивали длиннейшие состязания в «Монополию». Эта игра часто начиналась как семейное времяпрепровождение, в котором участвовали и мама, и Колин. Но очень скоро в игре оставались только мы с папой и продолжали игру часами. Одна из наших игр длилась несколько дней, и игральная доска стояла, нетронутая, ожидая продолжения на следующий день. Мы смаковали каждую битву, каждый выигрыш.
А еще – пинокль. Это была настоящая семейная игра. Я знаю, что в родительском доме до сих пор повсюду лежат листы с записями счета – вечные летописи сыгранных давным-давно игр. Я совершенно уверен, что члены обеих сторон моей семьи играли в пинокль, и никогда не забуду тот момент, когда меня наконец пригласили сесть за игровой стол. Я ощущал это как великую честь – не только потому, что семья сочла меня достаточно взрослым, чтобы играть; но, если я садился играть, это означало, что из игры должен был выйти кто-то из взрослых. Мои родные демонстрировали бесконечное терпение, пока я учился. Пинокль – трудная карточная игра, и существует масса нюансов, которые влияют на ее ход. Мне казалось, что каждый из них опережает меня на три шага, и я не представлял, как им удается так здорово играть! В одной партии я был партнером отца, и он выиграл торговлю. Я был так счастлив, что мне достался ход в объявленном им сьюте, что с гордостью выложил карты на стол… прежде чем передать их ему. Я все испортил! Нам пришлось спасовать, и я никогда не забывал ту игру. Отец был ужасно разочарован, но тщательно объяснил, что мне следует делать в случае, если такая ситуация когда-нибудь повторится. Она не повторилась, но урока я не забыл.