Записки (ноябрь 1916 года - ноябрь 1920 года)
Шрифт:
Телеграмма вызвана ожидающим вас в ближайшие дни видным назначением".
Одновременно пришло приказание ставки о погрузке бригады 3-ей кавказской дивизии, Дагестанского и Осетинского полков, для переброски на присоединение к Туземной дивизии в районе станции Дно.
27-го августа, имея надобность в каких-то указаниях, я проехал верхом в штаб армии. В штабе я застал большое волнение. Только что получена была телеграмма генерала Корнилова, где он, обращаясь к армии, говорил о "свершившемся великом предательстве..." (Телеграмма Керенского, объявляющая главнокомандующего изменником, была получена несколькими часами позже). Вместе с тем, ставкой приказывалось снять радио и не принимать никаких телеграмм от председателя
Командующий армией генерал Соковнин и начальник штаба генерал Ярон казались совершенно растерянными, С большим трудом удалось мне получить копию с телеграммы главнокомандующего, причем командующий армией предложил мне не объявлять телеграммы этой впредь до выяснения обстановки и получения указаний от главнокомандующего фронтом генерала Щербачева.
Командующий армией не нашел в себе сил вступить в борьбу с армейским комитетом и отдал приказание полковнику Левицкому "с распоряжением о снятии радио повременить". В то время как я, выйдя из штаба, садился на лошадь, полковник Левицкий с торжествующим видом объявил это стоящим тут же представителям армейского комитета. Я не сдержался и резко заявил полковнику Левицкому, что невыполнение приказа главнокомандующего при настоящих условиях считаю совершенно преступным и, что касается моего корпуса, то немедленно по прибытии в штаб отдам распоряжение о снятии радиостанции.
Часов в шесть вечера ко мне заехал генерал Одинцов, он сообщил мне о полученной армейским комитетом телеграмме Керенского, объявляющей Корнилова изменником. По его словам, командующий армией и начальник штаба совсем растерялись, и все распоряжения отдает полковник Левицкий, поддерживаемый армейским комитетом.
Генерал Одинцов совершенно неожиданно предложил мне "поднять по тревоге корпус, арестовать штаб и вступить в командование армией." Я мог только недоуменно развести руками.
Рано утром адъютант доложил мне, что дивизионный комитет 3-ей казачьей дивизии вызывает в дивизию членов дивизионного комитета 7-ой дивизии, что в 3-ю дивизию прибыли представители армейского комитета и что генерал Одинцов, по требованию армейского комитета, задержал готовившуюся к отправке на погрузку 2-ю бригаду 3-ей дивизии, которая накануне получила указание о направлении в Одессу. Я приказал подать себе автомобиль и поехал в расположение 3-ей дивизии. Я застал собранными во дворе штаба все войсковые комитеты. Председательствовал полковой священник одного из полков о. Феценко, об отозвании которого из дивизии за его попытки к демагогии мною недавно было возбуждено ходатайство. Тут же присутствовали генерал Одинцов и представители от армейского комитета - какой-то молодой человек в кепке и кожаной куртке и вольноопределяющийся одного из кавказских казачьих полков. Меня поразил вид Одинцова: в черкеске, без кинжала, красный, потный и растерянный он производил какое-то жалкое впечатление.
Войдя в толпу, я поздоровался:
"Здорово, молодцы казаки". Казаки ответили. Неожиданно я услышал голос о.
Феценки:
"Господин генерал, я должен вам заметить, что здесь нет ни молодцев, ни казаков - здесь есть только граждане". Я с трудом сдержался.
"Вы правы, батюшка", - ответил я, - "мы все граждане. Но то, что мы граждане, не мешает мне быть генералом, вам священником, а им молодцами казаками. Что они молодцы, я знаю, потому что водил их в бой, что они казаки, я также знаю, я сам командовал казачьим полком, носил казачью форму и горжусь тем, что я казак".
Затем, повернувшись к казакам:
"Здорово еще раз, молодцы казаки".
"Здравия желаем, ваше превосходительство", - раздался дружный ответ.
Я сел за стол и, обращаясь к генералу Одинцову спросил, что здесь происходит.
Генерал Одинцов доложил, что обсуждается резолюция, предложенная представителями армейского комитета, выражающая поддержку Керенскому, телеграмма которого была прочитана представителями армейского комитета.
"Отлично, - громко сказал я, - а телеграмму Корнилова вы читали?" Тут вмешался господин во френче:
"По постановлению армейского комитета эта телеграмма объявлению не подлежит".
"Я получил эту телеграмму от командующего армией, она передана под мою личную ответственность. Я не считаю возможным скрыть ее от моих войск. Ответственность за это всецело принимаю на себя". Я вынул телеграмму. Члены армейского комитета пытались протестовать, но из толпы послышались возгласы:
"Прочитать, прочитать". Я прочел телеграмму.
"Теперь вы знаете, казаки, все. Верю, что вы исполните долг солдата и решите по совести и воинскому долгу. Что касается меня, то я как солдат политикой не занимаюсь. Приказ моего главнокомандующего для меня закон. Уверен, что и ваш начальник дивизии скажет вам тоже самое". Я посмотрел на Одинцова. Он что-то бормотал, глаза бегали во все стороны:
"Я - как мои дети, как мои казаки", - наконец вымолвил он. С превеликим трудом я удержался, чтобы не обозвать его подлецом. Встав и попрощавшись с казаками, направился к автомобилю. В минуту, когда я садился, подбежал Одинцов:
"Как же так, как же так, - бормотал он, - я совсем растерялся. Ты с твоим вопросом застал меня врасплох..." Я махнул рукой и приказал шоферу ехать.
После продолжительных разговоров 3-я дивизия вынесла резолюцию поддерживать Керенского, 7-я, до вечера ничего не решив, от резолюции уклонилась. Через день было получено приказание штаба армии - над всеми телеграфами и телефонами устанавливался контроль войсковых комитетов, все приказания начальников вступали в силу лишь по скреплении подписью одного из членов войскового комитета.
Этого я перенести не мог. Сев верхом, я проехал в штаб армии и просил командующего меня принять. Я застал генерала Соковнина в саду, где он гулял с начальником штаба и адъютантом. Попросив разрешения говорить с глазу на глаз, я вынул из кармана только что полученное приказание:
"Это приказание, ваше превосходительство, я считаю оскорбительным для начальников. Выполнить его я не могу. Прошу немедленно отчислить меня от командования корпусом..." Генерал Соковнин стал меня уговаривать взять мое решение обратно. Я стоял на своем:
"Я не могу выполнить этого приказания. Ежели вы меня не отчислите, то мне не остается ничего другого делать, как по тревоге поднять 7-ю дивизию и говорить непосредственно с войсковым комитетом". Генерал Соковнин, видимо, испугался.
Убежденный, что я не остановлюсь перед выполнением своего решения и боясь осложнений, он обещал мне тут же переговорить с армейским комитетом. Я прошел в штабную столовую. Через час ординарец принес мне приказание командующего армией, где "разъяснялся" предыдущий приказ. "Разъяснениями этими" пункт приказа о скрепе подписи начальников совсем отменялся. Контроль над войсковой связью все еще оставался. Я, вернувшись в штаб корпуса, приказал телеграфный и телефонный аппараты перенести в свою квартиру. Корпусной комитет не решился прислать ко мне свое наблюдение.
5-го сентября был полковой праздник Белорусского гусарского полка. Я решил придать ему особую торжественность, чтобы поднять дух частей, отправил через границу в Румынию купить вина и выдал по боченку в каждый эскадрон; из обозов 2 разряда выписал красные чакчиры. После молебна сказал полку несколько горячих слов, а затем эскадронам был выдан обед. Я прошел по эскадронам и в каждом выпил чарку, говорил с людьми, после чего обедал в офицерском собрании. Играли трубачи, пели песенники, и на несколько часов мы перенеслись в старую полковую жизнь.