Записки о капитане Виноградове (сборник)
Шрифт:
За окном суетился вечерний проспект. Красно-желтая россыпь автомобильных огней перетекала двумя потоками мимо собора, безмолвно пульсировали витрины уже закрывшихся магазинов. В скверике кто-то опять митинговал – человек двадцать, облепив парапет, устало помахивали флагами перед любопытствующими туристами и проститутками… Все как обычно, декорации те же – меняются только актеры.
Советник вернулся к столу. Не торопясь, открыл замаскированную ореховой панелью дверцу – сейф был швейцарский, небольшой, но вместительный. Достал бордовую кожаную папку, рабочий блокнот с отрывными листами… Сверившись с записями, поднял трубку радиотелефона: вообще-то
Каждое нажатие кнопки отзывалось в трубке мелодичным звоном.
– Алле! Слушаю…
Владимир Александрович взялся за телефон без особого удовольствия – было не так уж и поздно, но он собирался пораньше лечь спать, уже и зубы почистил…
– Слушаю! Да, это я. Здравствуй…
– Не меня? – подала голос из спальни жена. С некоторых пор она тоже не любила вечерних звонков.
– Нет. Все нормально. Это по поводу «халтуры» – помнишь, я говорил? – прикрыв ладонью мембрану, ответил Владимир Александрович. И вновь в трубку: – Да. Можешь говорить… завтра? Конечно, смогу. Только знаешь… Во второй половине – устроит? Часа в четыре? А то в десять митинг, пикетирование у мэрии… Думаю, часов до двух, слава Богу, морозец обещают. А кто их разберет, чего хотят, послушаем – узнаем… Нет, если что – позвоню… Хорошо. Я знаю, где это. Всего доброго!
Капитан милиции Владимир Александрович Виноградов привычно сделал пометку в «ежедневнике», разделся и лег в постель. Нужно было выспаться – предстоял важный день. Хотя, конечно, не важных дней не бывает…
2
– Ненавижу демократов…
Заместитель командира второго батальона Рябинкин кряхтя заворочал своим двухметровым телом, безуспешно пытаясь втиснуть его поудобнее в промежуток, разделявший спинку переднего сиденья и самодельный шкафчик для аппаратуры. Больше всего мешала длинная резиновая дубинка, норовившая вывернуться из специального ремешка и ткнуть хозяина в печень. Кобура и наручники вели себя в этом отношении куда как приличнее.
– А коммунистов? – лениво поинтересовался Виноградов.
– Тоже. И этих тоже терпеть не могу, – со спокойной уверенностью констатировал замкомбата. Ему, кажется, удалось наконец добиться компромисса со своей боевой упряжью. – Курить дай?
– О-ох! – в свою очередь застонал водитель, молодой парень в берете и сером форменном ватнике без погон. – Ну только что же травились… Владимир Александрович, вы хоть скажите!
В машине действительно было накурено сверх меры. Вонючий папиросный дым плотными слоями колебался в замкнутом пространстве, перемешиваясь с отработанными бензиновыми парами. У Виноградова уже всерьез побаливала голова.
– А что с них взять? Наркоманы! – уныло отмахнулся он.
– Кому не нравится – сходите прогуляйтесь, – махом пресек вольнолюбивые разговоры подчиненных начальник отделения профилактики Сычев, перегибаясь с переднего сиденья, чтобы передать Рябинкину мятую пачку. – Спички дать?
– Имеются… Вот так, ребята! – отметил, прикуривая, майор. – Человечество делится на курящих и некурящих. Этот антагонизм покруче всех классовых.
– Ну, так что там насчет прогуляться? – закрепил успех Сычев.
Виноградов вплотную придвинулся к запотевшему окошку, протер его рукавом: в полусотне метров пестрела флагами начавшая
– Да они уже заканчивают. Смысла нет.
– Ла-адно, – примирительно пробасил Рябинкин, – скоро домой поедем.
Внезапно передняя дверь «уазика» со стороны Сычева распахнулась, и в теплую утробу машины просунулась сначала рука с микрофоном, а затем длинный прыщавый нос какой-то энергичной девицы.
– А вот вы! Вы, милиция, как думаете…
– Мы не думаем. Мы работаем… Да закрой ты дверь, дура! – Сычев решительно выдворил на мороз сначала микрофон, а затем и его обладательницу.
– Прессу я тоже ненавижу, – одобрил действия приятеля майор.
Чувства Рябинкина в той или иной степени разделяли все присутствующие…
– «Королево» – «тридцать второму»! – На сегодняшнем мероприятии старшим считался Рябинкин, он и связывался с дежурной частью.
– На приеме «Королево»! – бодро отозвался динамик.
– У нас – все. Без происшествий. Возвращаемся на базу!
– Понял вас, «тридцать второй»! Понял.
– «Триста пятый», «триста шестой», «двадцать седьмой»! – майор вызывал подразделения, задействованные на обеспечении митинга. – Поехали домой, как поняли?
– Понял… понял вас… едем домой… – отозвалось радио, и почти сразу же мимо пронесся звероподобный «ЗИЛ» с зарешеченными окнами.
– Второй взвод, – хмыкнул водитель, – Они бы так на работу летали!
– Трогай! – мотнул головой Сычев.
– Олег! А за что ты так ненавидишь политически наиболее активные слои нашего общества? – спросил вдруг Рябинкина Виноградов.
Ответ он, собственно, и так знал. Ему было интересно, как сформулирует свою мысль майор.
Милицейский офицер ответил не задумываясь. Но процитировать его оказалось невозможно – из слов, относящихся к категории цензурных, во всей сложносочиненной фразе были только местоимение «я», два-три союза и один предлог…
Действительно, с чем ассоциируются у нормальных граждан такие мероприятия, как «митинг», «шествие», «пресса»? Черт его знает! У каждого, очевидно, по-разному. У офицеров и бойцов Оперативного отряда милиции ассоциации общие – подъем в пять утра, прибытие на место загодя, ни свет ни заря, долгие злые часы в душных металлических коробках автомобильных кузовов или наоборот – на пронзительных зимних ветрах оцеплений. Плевки, ругань, камни – и от тех и от этих, истерические вопли телекомментаторов и тонкая издевка газетных полос… Поломанные планы на выходные, пропавшие билеты в кино, безысходные скандалы в семье – ведь перестраховывающееся начальство отпускает, как правило, через добрый час после того, как вдоволь наговорится последний словолюбивый пустобрех.
Так, наверное, ответил бы на вопрос коллеги майор Рябинкин. Мог бы ответить. Но не стал…
– Да, прошу! Проходите, присаживайтесь… Кофе?
– Спасибо, с удовольствием, – первый из вошедших сунул руку во внутренний карман пиджака, но в то же мгновение замер – в ближайшем углу кабинета зарычал, оскалившись, огромный мраморный дог.
– Сидеть! Свои… Простите великодушно – время такое. Приходится беспокоиться о безопасности, – Эдуард Михайлович Крамской ухмыльнулся, наслаждаясь произведенным эффектом. Он не любил милицию. – Сережа! Уведи Барсика. И сам там побудь.