Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 2
Шрифт:
Полюбыла Петруся
Та й сказаты боюся...
15.
Одна гора высокая,
А другая нызька:
Одна мыла далекая,
А другая блызька...
16.
Чы се тыи чоботы,
Що зять дав?
А за тыи чоботы
Дочку взяв...
17.
Да чы я в лузи не калына була,
Да чы я в лузи не червона була?
18.
Ой на двори метелыця,
Чому старый не женытця?..
19.
Ой оре Семен, оре
Та чорными воламы...
20.
Ой
На вечорныци:
На вечорныцях
Дивкы чаривныци...
21.
Ой ходыв чумак
Сим рик по Дону,
Та не було прыгодоньки
Николы ему...
22.
Ой чый же се двир?
Прыточыв бы я свий;
Хорошая, чорнявая -
Я ходыв бы ик iй...
23.
И дощык иде,
И метелыця гуде;
Дивчына козака
Через кЛыцю веде...
24.
Ой пид вышенькою,
Пид черешенькою
Стояв старый з молодою
Як из ягодою...
25.
Ой у поли могыла
З витром говорила:
Повiй, витре, ты на мёне,
Щоб я не чорнила...
26.
Ой на гори
Та женци жнуть,
А по-пид горою,
По-пид зеленою
Козакы йдуть...
27.
Та журба мене зкрушила,
Та журба ж мене зсушила...
28.
У поли крыныченька,
Холодна водыченька, -
Там чумак волы наповае...
29.
Ой кряче, кряче та чорнёнькый ворон.
Та на глыбокш долыни:
Ой плаче, плаче молодой козаче
Пры нещаслывiй годыни...
30.
Ой израда кари очы, израда...
Чому ж в тебе, козаченьку, не вся щыра правда?
31.
Ой пид гаем-гаем,
Гаем зеленёнькым,
Там орала дивчынонька
Волыком чорнёнькым...
32.
Гомин гомин по дуброви,
Туман поле покрывае;
Маты сына проганяе...
33.
Ой з-пид гаю, гаю,
З-пид чорного гаю,
Ой крыкнулы козаченькы:
"Утикай, Нечаю!"
34.
Ой ты, дивчыно,
Горда та пышна!
Чом ты до мене
З вечора не выйшла?
35.
У Кыеви на рынку
Пьють козакы горилку...
Самыми любимыми песнями у Гоголя были напечатанные под нумерами 12, 21 и 25; песня под нумером 28 была одною из первых, которым Гоголь научился в детстве. Главною его музою в этом случае была его тетка, о личности которой интересно было бы собрать возможно полные сведения. В жизни Вальтера Скотта играла важную роль тетка его, мисс Анна Скотт, первая поэтическая натура, с которой сблизили его обстоятельства его детства. Может быть, здесь было то же самое.
Жаль, что мы не вошли еще, так сказать, во вкус биографий и как-то холодно собираем материалы для этого рода сочинений, а между тем едва ли в каком-нибудь другом роде могут быть совмещены серьезный интерес истории, глубокие психологические исследования и самый роскошный романтизм. Поэтому-то, может быть, хорошая биография появляется только в литературах народов, стоящих уже на высокой степени общественного развития. Там она находит много ценителей, следовательно много и деятелей для скопления материалов, из которых уже потом такой человек, как Вальтер Скотт, как Вашингтон-Ирвинг, как Томас Мур, строит целое и вечное создание.
Как провел Гоголь остальное время в Москве, в течение зимы 184 8/9-го года, лета и осени 1849-го и опять зимы 18 49/50-го года, видно отчасти из следующих писем его к отцу Матвею, к П.А. Плетневу и к А.С. Данилевскому.
К отцу Матвею.
"Москва. Ноября 9 (1848). Я к вам долго не писал, почтеннейший и близкий душе моей Матвей Александрович. Сначала я думал было скоро увидеться с вами лично; потом; когда случилось так, что намерение мое ехать к вам отложилось до весны, я долго не мог взяться за перо, - может, по причине большого неудовольствия на самого себя. Я был недоволен состоянием души своей и теперь также. В ней бывает так черство. То, о чем бы следовало мне думать всякой час и всякую минуту, так редко бывает у меня в мыслях; и это самое редкое помышленье о нем так бывает холодно, так без любви и одушевленья, что в иное время становится даже страшно. Иногда кажется, как бы от всей души молюсь, то есть, хочу молиться; но этой молитвы бывает одна, две минуты. Далее мысли мои расхищаются, приходят в голову незванные, непрошенные гости и уносят помышленья Бог знает куда, Бог весть в какие места, прежде чем успеваю очнуться. Все как-то делается не вовремя: когда хочу думать об одном, думается о другом; когда думаю о другом, думается о третьем. А между тем в теперешнее опасное время, когда отвсюду грозят беды человеку, может быть, только и нужно делать, что молиться, обратить все существо свое в слезы и молитву, позабыть себя и собственное спасенье и молиться о всех. Все это чувствуется и ничего не делается, и от того еще страшнее все вокруг, и слышишь одну необходимость повторять: "Господи, не введи меня во искушенье и избави от лукавого". Друг мой и богомолец, скажите мне какое-нибудь слово; может быть, оно мне придется".
К П.А. Плетневу.
"1849 г. Москва. Генваря 10. Письмецо твое получил. От всей души и от всего сердца желаю тебе возможного счастия вместе с тою, которую избирает твое сердце себе в подруги, - хотя признаюсь в то же время, что я мало верю какому-нибудь счастию на земле. Тревоги начинаются именно в то время, когда мы думаем, что причалили к берегу и желанному спокойствию. Блажен тот, кто живет в здешней жизни счастием нездешней жизни.-------Идите же оба к Тому, Кто один путь и дорога к нездешнему миру, без Которого в мире идей еще больше можно запутаться, чем в прозаическом мире повседневных дел. Чем дале, тем яснее вижу, что в нынешнее время шатаний ни на час, ни на минуту не должно отлучаться от Того, Кто один ясен как свет. Время опасно. Все шаги наши опасны".
К нему же.
"3 апреля (1849).
Христос Воскрес!
От всей души поздравляю с Светлым Праздником и тебя, и твою милую супругу, с которою желал бы душевно познакомиться. Напиши мне хоть что-нибудь из новой жизни своей. Что до меня, хоть и не так живу, как бы хотел, хоть и не так тружусь, как бы следовало, но спасибо Богу и за то. Могло бы быть еще хуже".
Следующее письмо к тому же другу наводит на догадки, весьма важные, но о которых говорить еще рано.
"Мая 24 (1849). Ты позабыл меня, мой добрый друг. Обвинять тебя не могу. У тебя было много забот и вместе с ними много, без сомнения, таких счастливых минут, в которые позабывается все. Дай Бог, чтоб они длились до конца дней твоих и чтобы без устали благословлялось в устах твоих святое имя Виновника всего.