Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 2
Шрифт:
На особом листке:
"Боже, сделай безопасным путь его, пребыванье в Святой Земле благодатным, а возврат на родину счастливым и благополучным.
Преклони сердца людей к доставлению ему покровительства, повсюду, где будет проходить он; восстанови тишину морей и укроти бурное дыхание непогоды.
Душу же его исполни благодатных мыслей во все время дороги его. Удали от него духа колебаний, духа помыслов мятежных и волнуемых, духа суеверия, пустых примет и малодушных предчувствий, ничтожного духа робости и боязни.
Дух же бодрости и силы и несокрушимой в Тебе надежды, Боже, всели в него! Да окрепнет во всем благом и Тебе угодном, Господи! Исправи его молитву и дай ему помолиться у Святого Гроба о собратьях и кровных своих, о всех людях земли нашей и о всей отчизне нашей, о ее мирном времени, о примирении всего в ней, враждующего и негодующего, о водворении в ней любви
Боже, не погляди на недостоинства его, но, ради молитв наших усердных и горячих, воссылаемых нами от глубины сердец наших и ради молитв людей, Тебе угодных, о нем молящихся, удостой его, недостойного, грешного, о сем помолиться и не возгнушайся принять от недостойных уст его сердечные прошения!
И сподоби его, Боже, восстать от Святого Гроба с обновленными силами, с духом бодрым и освеженным возвратиться к делу и труду своему, на добро земле своей, на устремленье сердец наших к прославленью святого имени Твоего".
К ней же.
"1848. Мальта. Генваря 23. Спешу написать к вам несколько строчек из Мальты. Вы видите, я уже в дороге. Хотя и не таково состояние души моей, какого бы мне хотелось, хотя случилось страдать немало моим слабым телом даже и во время этого небольшого морского переезда (в сравнении с предстоящим большим); но, слава Богу, я еще жив, я еще могу надеяться, что Бог приведет состоянье души моей в более благодатное состояние. О, если бы я приведен был в возможность так помолиться, как угодно Богу, чтобы помолились Ему люди! Не останавливайтесь молиться о благополучном моем путешествии, добрейший друг, Надежда Николаевна".
К ней же.
"1848. Иерусалим. Февраля 19. Уведомляю вас, добрый друг Надежда Николаевна, что я прибыл сюда благополучно; помянул у Гроба Господня ваше имя. Примите от меня отсюда, из этого святого места, благодарность за ваши молитвы. Без этих молитв, которые воссылали и воссылают обо мне люди, умеющие лучше меня молиться, я бы ни в чем не успел, - даже и в том, чтобы попристальнее обсмотреть самого себя и увидеть все недостоинство свое. Молитесь теперь о благополучном возвращении моем в Россию и о деятельном вступлении на поприще, с новыми и обновленными силами".
К отцу Матвею.
"Иерусалим. 1848 г. Февраля 28/16. Пишу к вам с тем, чтобы сказать вам, что я здесь. Молитвами вашими и молитвами людей, угождающих Богу, я прибыл сюда благополучно. У Гроба Господня я помянул ваше имя; молился как мог моим сердцем, неумеющим молиться. Молитва моя состояла только в одном слабом изъявлении благодарности Богу за то, что послал мне вас, бесценный друг и богомолец мой. Ваши письма мне были очень нужны: они заставили меня лучше осмотреть себя и разобрать строже мои действия. Примите же еще раз мою благодарность отсюда, из этого места, освященного стопами Того, Кто принес нам искупленье наше".
К П.А. Плетневу.
"1848, апреля 2. Байрут. Уведомляю тебя, бесценный друг мой, что я, слава Богу, жив и здоров, в удостоверение чего и посылаю тебе сие свидетельство, по которому ты можешь взять из казначейства остальные мои деньги и держать их у себя до времени приезда моего на родину. Покуда, в путешествии, я в них не предвижу надобности: кажется, станет с тем, что при себе, возвратиться в Россию. Путешествие в Иерусалим совершил я благополучно. Отсюда отправляюсь в Константинополь через Смирну, где предстоит 12 дней карантина. Обозревши Константинополь и все, что вблизи его, - в Одессу; в середине лета - в Малороссию, где должен буду погостить у матери; осенью - в Москву, а там увижу, можно ли мне будет успеть съездить в Петербург обнять тебя и немногих близких нам, или отложить до весны. Во всяком случае, ты меня уведомь о себе и обо всем, что ни относится к тебе - и где ты будешь летом, и где потом. Напиши теперь же, не отлагая времени, и адресуй письмо в Полтаву, присовокупя: "А оттуда в деревню Васильевку". Доставь при сем следующее письмецо С<мирнов>ой. Обнимаю тебя от всей души, бесценный и добрый мой, и Бог да хранит тебя здрава и невредима.
Усердная просьба: возьми у графа сочинение под названием: Анализ греческого языка, изданное на латинском языке, в конце прошлого, кажется, века, французом Бодо, или Будуа, - большой том in-folio, и перешли мне его в Полтаву. Уведоми меня также, посланы ли деньги, 100 р. сер., ржевскому священнику. А самое главное - ради Бога, не позабудь меня наделить известиями о себе".
К нему же.
"Конст<антинополь>. Апреля 14/26 (1848). В Константинополе мне не разменяли векселя, который просрочен. В другие времена эта просрочка не значила бы ничего, и мне выдавали бы даже с выгодою; но теперь, при беспрестанных нынешних банкротствах, не выдают ни по какому векселю, не сделавши прежде предварительных исследований, жив ли такой-то дом, на имя которого дается вексель. Посылаю тебе этот вексель и убедительно прошу переговорить с самим Штиглицем, изъяснив ему, что я долго скитался на Востоке, в таких странах, где нет банкиров, и потому акцентировать его не мог; а маленькие банкиры не что иное, как менялы, и по векселям не выдают. Если деньги получишь, то две тысячи руб. асс. пришли мне в Полтаву, остальные держи при себе".
К отцу Матвею.
"Одесса. 21 апреля (1848). В Константинополе нашел я драгоценное для меня письмо ваше. Оно было для меня освежающим напутствием. Всякая строка его была как бы ответом на вопрос моего бедного, пребывающего в греховной тьме сердца. Но только как вы добры, как милосердны! Вы, сверх писем, за которые я в силах буду возблагодарить разве там, а не здесь, положили себе молиться обо мне всякий день. Часто я думал: за что Бог так милует меня и так много дает мне вдруг? и могу только объяснить себе это тем, что мое положенье действительно всех опаснее, и мне труднее спастись, чем кому другому. Много мне бы захотелось сказать вам, но это заняло бы страницы и весьма легко перешло бы в многословие, - может быть, даже в ложь... Дух обольститель так близко от меня и так часто обманывал, заставляя меня думать, что я уже владею тем, к чему еще только стремлюсь и что, покуда, пребывает только в голове, а не в сердце! Скажу вам, что еще никогда не был я так мало доволен состоянием сердца своего, как в Иерусалиме и после Иерусалима. Только разве что больше увидел черствость свою и свое себялюбье, вот весь результат. Была одна минута... но как сметь предаваться какой бы то ни было минуте, испытавши уже на деле, как близко от нас искуситель! Страшусь всего, видя ежеминутно, как хожу опасно. Блестит вдали какой-то луч спасенья - святое слово любовь. Мне кажется, как будто теперь становятся мне милее образы людей, чем когда-либо прежде, как будто я гораздо больше способен теперь любить, чем когда-либо прежде. Но Бог знает, может быть, и это так только кажется; может быть, и здесь играет роль искуситель... Молитесь обо мне, великодушная душа! вот все, что может сказать вам мое сердце; и слезы, в эту минуту упавшие на этот лист бумаги, просят вас о том же. Не позабывайте меня иногда двумя-тремя строками письма. Ведь вам это легко; вам нечего думать над тем, что сказать мне. Вы знаете, что вы сами по себе ничего не можете сделать и ничего не можете мне сказать, без Бога, могущего направить все мне кстати".
К Н.Н. Ш<ереметевой>.
"Мая 16 (1848). Деревня Васильевка. Ваше письмо получил с особенным удовольствием, мой добрый друг Надежда Николаевна. Благодаря Бога, достигнул я земной родины благополучно; достигну ли благополучно небесной? вот вопрос, который должен бы меня занимать теперь всего. Но, к стыду моему, должен признаться, что я далеко сердцем от этого вопроса. Голова думает о нем, но сердце не растопилось, не пламенеет стремленьем к нему. У Гроба Господня я был как будто затем, чтобы там, на месте, почувствовать, как много во мне холода сердечного, как много себялюбия и самолюбия. Итак далеко от меня то, что я полагал чуть не близко. При всем том меня живит еще луч надежды. Я и доселе также лепечу холодными устами и черствым сердцем ту же самую молитву, которую лепетал и прежде. Мысль о моем давнем труде, о сочинении моем, меня не оставляет. Все мне так же, как и прежде, хочется так произвесть его, чтоб оно имело доброе влияние, чтоб образумились многие и обратились бы к тому, что должно быть вечно и незыблемо. Друг мой, молитесь обо мне. Если Бог, молитвами вашими и других Ему угодных людей, спас меня и пронес благополучно сквозь все земли, то Он властен также озарить меня мудростью, необходимой для совершенья труда моего".
О пребывании своем в Палестине писал Гоголь еще к Жуковскому, но как именно писал, об этом можно догадываться только из следующего ответа Жуковского на письмо его:
"Милый Гоголек, вот уж моя очередь перед тобою виниться: на твое большое письмо я отвечал печатным, а на твое письмо из Палестины вовсе не отвечал. Оно чрезвычайно оригинально и интересно, хотя в нем одно, так сказать, негативное изображение того, что ты видел в Земле Обетованной. Но все придет в свой порядок в воспоминании. То, что не далось в настоящем, может сторицею даться в прошедшем, и со временем твои воспоминания о Святой Земле будут для тебя живее твоего там присутствия" [33] .
33
Далее о посторонних предметах.
– Н. М.