Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 2
Шрифт:
Довольствуйся тем, что дадут. Если только одни поименованные мною писатели дадут статьи свои, то и этого уже будет достаточно. Но я знаю, что дадут еще и другие, которых я не назвал. Вопреки людям, жалующимся на недостаток талантов в нынешнее время, я вижу их теперь гораздо больше, чем когда-либо прежде. Они не попали на свою дорогу, еще никто из них не умел стать самим собой, и это причина их неприметности. Но многие из них уже болеют этим желанием, хотя и не знают, как удовлетворить ему. Стремление узнать назначенье свое есть теперь страданье многих людей, одаренных способностями. Оно-то есть настоящая, истинная причина дремоты и бездейственности на поприще литературном.
Стихотворная часть "Современника" может быть также весьма богата, невзирая на то, что, по-видимому, в современном обществе угаснуло расположение к поэзии. Слава Богу, еще здравствует сам патриарх нашей поэзии: еще небо хранит нам Жуковского. В награду за безукоризненную, чистую жизнь, ему одному из всех нас дано почувствовать свежесть молодости в старческие лета и силу юноши для дела поэтического. Его нынешние труды далеко полновесней и значительней прежних. Не нужно судить о нем по тем стихотворным сказкам и повестям, которые были помещены в последнее время в "Современнике". Они не могли и не должны были произвесть никакого впечатления на общество, и нечего удивляться, что общество, оценивая всякое новое произведение относительно
Самые наши молодые, недавно показавшиеся поэты, которых я здесь не называю по именам и которые показали, покуда, одно благозвучие, легкость и щегольство стихосложения, но еще не показали истинных и верных ощущений своих, могут заговорить струнами поэзии, более нам близкой. Поэзия есть чистая исповедь души, а не порождение искусства, или хотения человеческого; поэзия есть правда души, а потому и всем равно может быть доступна. Способность вымысла и творчества есть слишком высокая способность и дается одним только всемирным гениям, которых появление слишком редко на земле. Опасно и вступать на этот путь другому. Многие даже из первокласснейших талантов становились ниже себя, зашедши в область вымысла; но высоко возвышались даже и небольшие таланты, когда событиями собственной души своей были наведены на то, чтобы передавать одну чистую правду души. Приспевает время, когда жажда исповеди душевной становится сильнее и сильнее. Много поэтических звуков издадут даже и те, которые не помышляли быть поэтами; много прекрасных цветков, много драгоценных вкладов понесут к тебе со всех сторон в твой "Современник".
Ты сам, хотя уже давно не пробовал звуков оставленной и позабытой тобою лиры, примешься за нее вновь. Ты, верно, испытал в это время тоже немало скорбных минут и никем неуслышанного горя; твоя душа, верно, томилась также желанием передать и объяснить себя, искала друга, которому могло бы быть доступно тяжкое состояние ее, и, не найдя его нигде, обратилась наконец к Тому родному всем нам Существу, Которое одно умеет принимать любовно на грудь к Себе тоскующего и скорбящего и к Которому наконец все живущее обратится. Припомни же все эти минуты, как минуты скорбей, так и минуты высших утешений, тебе ниспосланных, передай их, изобрази в той правде, в какой они были. Тебе помогут слезы умиления и растроганные чувства признательной души твоей; они помогут тебе передать с такой силой, с какой не сумеет передать их великий, владеющий чародейством вымысла, но еще невыстрадавшийся поэт.
"Современник" тогда оправдает данное ему название, но оправдает его в другом, высшем смысле: он будет современен всем высшим минутам русского писателя и человека. Он тогда ближе приблизится к той цели, которая доселе так отдаленно и неясно представлялась в твоих мыслях: он соединит эстетическим союзом прекрасного братства всех пишущих. Один только ты в России можешь предпринять и выполнить такое издание, потому что один только ты питал о нем постоянную мысль, один только ты не имел в виду денежных интересов и вознаграждений за труды, один ты безотчетно питал чистую, младенческую любовь к искусству, сделавшую тебя другом лучших поэтов наших и превратившую для тебя самое искусство в твое собственное, как бы родное и семейственное дело. Стало быть, одному только тебе может быть вверено такое издание.
Оно должно быть роскошно; оно должно быть во всех отношениях драгоценным подарком, - печататься со всей всевозможной типографической роскошью, украситься лучшими гравюрами и виньетками, какие могут только быть произведены у нас в России (граверов выбери русских; иностранцев сюда не вмешивай). Мерку книгам дай небольшую, - немного чем побольше "Северных Цветов". Словом, чтобы и по достоинству, и по виду издание походило на драгоценность. Все это можешь исполнить один только ты, потому что, не имея в виду пользоваться доходами с него для своего собственного содержания и прокормления, ты можешь употребить их на красоту самого издания и таким образом доставить хлеб бедным художникам нашим, которым приходится иногда претерпевать горькую чашу.
Итак, если все это, что я теперь сказал, пришлось тебе по сердцу, то благословясь приступай с Богом к составлению первой книжки "Современника" ко времени наступающего праздника Светлого Воскресения 1847 года, а письмо мое поставь первой статьей, в виде программы, или вступления в самую книгу. До того же времени дай его прочесть всем тем, от которых ты пожелал бы иметь статью. Как ни слабо и ни поверхностно оно написано, но я уверен, что, по прочтении его, всяк согласится вместе с тобой и со мной в необходимости такого издания в России и, верно, даст тебе наилучшее из своих произведений. В газетных листах ты можешь объявить о нем только немногими словами: именно, что "Современник" будет выходить в трех книгах, в означенные сроки. Прибавь к этому одни только имена тех, которых статьи будут помещены: этого достаточно. Пусть лучше все остальное, как достоинство статей, так и роскошь самого издания, будет приятною неожиданностью для каждого читателя".
По той же причине, которая объяснена перед этим письмо о "Современнике", помещаю здесь, а не выше, письма Гоголя к М.С. Щепкину о представлении "Ревизора с Развязкой", "Предуведомление" к четвертому и пятому изданиям "Ревизора" и письма к сестре Анне Васильевне.
Письма к М.С. Щепкину.
1
"Михаил Семенович! вот в чем дело: вы должны взять в свой бенефис "Ревизора" в его полном виде, то есть, следуя тому изданию, которое напечатано в полном собрании моих сочинений, с прибавлением хвоста, посылаемого мною теперь. Для этого вы сами непременно должны съездить в Петербург, чтобы ускорить личным присутствием ускорение цензурного разрешения. Не знаю, кто театральный цензор. Если тот самый Гедеонов, который был в Риме с графом Васильевым и с которым я там познакомился, то попросите его от моего имени крепко. Во всяком случае обратитесь по этому делу к Плетневу и графу М.Ю. В<иельгорскому>, которым все объясните и которых участие может оказаться нужным. Скажите как им, так и себе самому, чтобы это дело до самого представления не разглашалось и оставалось бы втайне между вами. Хлестакова должен играть Живокини. Дайте непременно от себя мотив другим актерам, особенно Бобчинскому и Добчинскому. Постарайтесь сами сыграть перед ними некоторые роли. Обратите особенное внимание на последнюю сцену. Нужно непременно, чтобы она вышла картинной и даже потрясающей. Городничий должен быть совершенно потерявшимся и вовсе не смешным. Жена и дочь в полном испуге должны обратить глаза на его одного. У смотрителя училищ должны трястись колени сильно; у Земляники также. Судья, как уже известно, с присядкой. Почтмейстер, как уже известно, с вопросительным знаком к зрителям. Бобчинский и Добчинский должны спрашивать глазами друг у друга объяснения этому всему. На лицах дам-гостей ядовитая усмешка, кроме одной жены Луканчика, которая должна быть вся в испуге, бледна, как смерть, и рот открыт. Минуту, или минуты две, непременно должна продолжаться эта немая сцена, так чтобы Коробкин соскучившись успел попотчивать Растаковского табаком, а кто-нибудь из гостей даже довольно громко сморкнуть в платок. Что же касается до прилагаемой при сем "Развязки Ревизора", которая должна следовать тот же час после "Ревизора", то вы, прежде чем давать ее разучать актерам, вчитайтесь в нее хорошенько сами, войдите в значение и крепость всякого слова, всякой роли, так как бы вам пришлось все эти роли сыграть самому, и когда войдут они вам в голову все, соберите актеров и прочитайте им, и прочитайте не один раз, прочитайте раза три-четыре, или даже пять. Не пренебрегайте, что роли маленькие и по нескольку строчек.
Строчки эти должны быть сказаны твердо, с полным убежденьем в их истине; потому что это спор, и спор живой, а не нравоучение. Горячиться не должен никто, кроме разве Семена Семеновича, но слова произносить должен взяк несколько погромче, как в обыкновенном разговоре, потому что это спор. Николай Николаич должен быть даже отчасти криклив; Петр Петрович - с некоторым заливом. Вообще было бы хорошо, если бы каждый из актеров держался сверх того еще какого-нибудь ему известного типа. Играющему Петра Петровича нужно выговаривать свои слова особенно крупно, отчетливо, зернисто. Он должен скопировать того, которого он знал говорящего лучше всех по-русски. Хорошо бы, если бы он мог несколько придерживаться американца Т<олстого>. Николаю Николаевичу должно, за неимением другого, придерживаться Ник<олая> Филипповича Пав<лова>, потому что у него самый ровный и пристойный голос из всех наших литераторов; притом в него не трудно попасть. Самому Семену Семеновичу нужно дать более благородную замашку, чтобы не сказали, что он взят с Николая Михаилов<ича> [23] Заг<оскина>. Вам же вот замечание. Старайтесь произносить все ваши слова как можно тверже и покойнее, как бы вы говорили о самом простом, но весьма нужном деле. Храни вас Бог слишком расчувствоваться. Вы расхныкаетесь, и выйдет у вас чорт знает что. Лучше старайтесь так произнести слова, самые близкие к вашему собственному состоянью душевному, чтобы зритель видел, что вы стараетесь удержать себя от того, чтобы не заплакать, а не в самом деле заплакать. Впечатление будет от того несколько раз сильней. Старайтесь заблаговременно, во время чтения своей роли, выговаривать твердо всякое слово, простым, но проницающим языком, - почти так, как начальник артели говорит своим работникам, когда выговаривает им, или попрекает в том, в чем действительно они провиноватились. Ваш большой порок в том, что вы не умете выговаривать твердо всякого слова. От этого вы неполный владелец собою в своей роле. В Городничем вы лучше всех ваших других ролей именно потому, (что) почувствовали потребность говорить выразительнее. Будьте же и здесь, и в "Развязке Ревизора", тем же Городничим. Берегите себя от сентиментальности и караульте сами за собою. Чувство явится у вас само собою; за ним не бегайте; бегайте за тем, как бы стать властелином себя. Обо всем этом не сказывайте никому в Москве, кроме Шевырева, по тех пор, покуда не возвратитесь из Петербурга. У вас язык немножко длинноват; вы его на этот раз поукоротите. Если ж он начнет слишком почесываться, то вы придите в другой раз к Шевыреву и расскажите ему вновь, как бы вы рассказывали свежему и совсем другому человеку. Развязку нужно будет переписать, потому что кроме экземпляра, нужного для театральной цензуры, другой будет нужен для подписания цензору Никитенке, которому отдаст Плетнев, ибо "Ревизор" должен напечататься отдельно с "Развязкой" ко дню представления и продаваться в пользу бедных, о чем вы, при вашем вызове, по окончании всего, должны возвестить публике, что не благоугодно ли ей, ради такой богоугодной цели, сей же час по выходе из театра купить "Ревизора" в театральной же лавке; а кто разохотится дать больше означенной цены, тот бы покупал ее прямо из ваших рук, для большей верности. А вы эти деньги потом препроводите к Шевыреву. Но об этом речь еще впереди. Довольно с вас, покаместь, этого. Итак благословясь поезжайте с Богом в Петербург. Бенефис ваш будет блистателен. Не глядите на то, что пиэса заиграна и стара. Будет к этому времени такое обстоятельство, что все пожелают вновь увидать "Ревизора" даже и в том виде, в каком он давался прежде. Сбор ваш будет с верхом полон. Поговорите с Сосницким, чтоб увидать, можно ли то же самое сделать в Петербурге сколько возможно таким образом, как в Москве. Прежде его испытайте: он немножко упрям в своих убеждениях. Скажите ему, что это стыдно - и все в христианском духе - иметь такое гордое мнение в своей безошибочности и что он первый, если бы только захотел истинно постараться о том, чтобы последняя сцена вышла так, как ей следует быть, она бы сделалась чистая натура; не приметил бы зритель такой искусственности и принял бы ее за вылившуюся непринужденно. Скажите ему, что для русского человека нет невозможного дела, что нет даже на языке его и слова нет, если он только прежде выучился говорить всяким собственным страстишкам нет. Письмо это дайте прочесть Шевыреву, так же как и самую "Развязку Ревизора", и о получении всего этого уведомьте меня тот же час".
23
Гоголь ошибся: следовало бы написать Михаила Николаевича.
– Н.М.
2
"Пишу к вам еще несколько строк, Михаил Семенович. Если вы совершенно сошлись и условились с Сосницким относительно постановки "Ревизора" в новом виде, то вот вам маленькое письмецо к Сосницкому, которое влагаю незапечатанным, чтобы могли прочесть его также и вы, и встретить там, может быть, что-нибудь нужное и для собственного соображения. По делу хлопочите живо и никак не пропускайте бывать у всех, у кого следует. У графа В<иельгорского>, Михаила Юрьевича, побывайте, как я вам уже говорил. Повидайтесь также с меньшой дочерью его, графиней Анной Михайловной. Скажите ей, что я непременно приказал вам к ней явиться, и расскажите ей обо всем относительно постановки "Ревизора". Скажите ваши мысли о "Ревизоре" и вообще обо всем по этой части, равно как и о ходе дела. Она будет хлопотать о многом лучше мужчин. На ней, между прочим, лежит одна из главных обязанностей по поводу раздачи суммы для бедных; а потому все это дело ей близко, и вы можете с ней разговориться откровенно обо всем. Она умна; многое поймет и на многое подвинет других. А ко мне не позабудьте написать в Неаполь из Петербурга хоть несколько строк, чтобы я знал, как расправлялись вы молодцом, или - к вечному стыду - бабой, от чего Бог да сохранит вас".