Записки покойника
Шрифт:
Все закономерно и экономически и социально оправдано... Мало того — и в этом сказывается талант, чутье и чувство такта его стиля. Многие даровитые люди гибли, потому что у них не было этого „седьмого" чувства, — их любовь не подчинялась требованиям закона развития таланта и его утверждения в жизни».
Вот такую схему жизненного пути своего бывшего друга нарисовал Ю. Слезкин. Схема эта не лишена некоторого правдоподобия, но не более того. Чувство собственной недооцененности все-таки превалирует над трезвой оценкой фактической стороны дела. (Это и почувствовал Булгаков!) Сопоставим эти записи с более поздними — уже после смерти Булгакова. 14 марта 1940 г.: «Сегодня узнал от Финка — умер
115
...ты Настасью Иванну Колдыбаеву знаешь?.. —В списках Елены Сергеевны Колдыбаева соотнесена с Марией Петровной Лилиной (актриса МХАТа, жена К. С. Станиславского). М. Лилина несколько раз упоминается в дневнике Елены Сергеевны и каждый раз в каких-то двусмысленных или комических ситуациях. Вот одна из записей (21 декабря 1935 г.): «Идут репетиции „Мольера". У Кореневой сжали некоторые сцены. Она стала устраивать скандалы, ссылалась, что будет жаловаться Марье Петровне! (Лилиной), вскрикивала истерически...»
116
Или что эта печка черного цвета?— Этот текст вызывает ассоциацию со следующей записью Елены Сергеевны (20 марта 1935 г.; первая редакция дневника): «Миша свои мучения с „Мольером" у Станиславского очень образно сравнил: — Представь себе, что на твоих глазах Сереже начинают щипцами уши завивать и уверяют, что это так и надо, что чеховской дочке тоже завивали и что ты это полюбить должен...»
117
...Аристарх Платонович не разговаривает с Иваном Васильевичем...— О взаимоотношениях Станиславского с Немировичем-Данченко написано много, но наиболее ярко, быть может, это сделал Булгаков в своем романе. Не менее сильно, с большой иронией, отражено это и в дневнике Е. С. Булгаковой. Вот наиболее интересные фрагменты из первой редакции дневника (13 мая 1934 г.): «15-го предполагается просмотр нескольких картин „Мольера". Должен был быть Немирович, но потом отказался.
— Почему?
— Не то фокус в сторону Станиславского, не то месть, что я переделок тогда не сделал. А верней всего — из кожи вон лезет, чтобы составить себе хорошую политическую репутацию. Не будет он связываться ни с чем сомнительным».
17 сентября: «Немировича Станиславский устраняет и, по-видимому, устранит... <...> когда Марков говорил с Константином Сергеевичем о постановке Чехова в Театре и передал слова Немировича, что Чехова нельзя восстановить в том виде, как он раньше шел, а надо по-новому, — Станиславский сказал:
— Это что же? С наклеенными носами?
— Нет, так, как должен и может играть МХАТ, но по-новому, в новых формах...
— Подлизывается!.. Молодящийся старик!»
13 апреля 1935 г.: «У К. С. и Немировича созрела мысль исключить филиал из Художественного театра, помещение взять под один из двух их оперных театров, а часть труппы уволить и изгнать в окраинный театр, причем Вл. Ив. сказал:
— У Симонова монастыря воздух даже лучше... Правда, им нужен автомобильный транспорт...
Но старики никак не могут встретиться вместе, чтобы обсудить этот проект.
К. С. позвонил Оле:
— Пусть Владимир Иванович позвонит ко мне.
Оля — Вл. Ив-чу. Тот:
— Я не хочу говорить с ним по телефону, он меня замучает. Я лучше к нему заеду... тринадцатого хотя бы.
Оля — К.С-у. КС:
— Я не могу принять его тринадцатого... у меня тринадцатое — выходной день. Мне доктор не позволяет даже по телефону говорить.
Вл. Ив. — Оле:
— Я не могу прийти шестнадцатого.
Оля — К. С-у. К. С:
— Жена моя, Маруся, больна, она должна разгуливать по комнатам, я не могу ее выгнать.
Вл. Ив. — Оле:
— Я приеду только на пятнадцать минут.
К. С. — Оле:
— Ну хорошо, я выгоню Марусю, пусть приезжает.
Вл. Ив. — Оле:
— Я к нему не поеду, я его не хочу видеть. Я ему письмо напишу.
Потом через два часа Вл. Ив. звонит:
— Я письма не буду писать, а то он скажет, что я жулик, и ни одному слову верить все равно не будет. Просто позвоните к нему и скажите, что я шестнадцатого занят».
18 сентября: «Оля говорит, что Немирович в письмах ей и Маркову возмущался К. С-ем и вообще Театром, которые из-за своих темпов работы потеряли лучшего драматурга, Булгакова.
Когда я рассказала это М. А., он сказал, что первым губителем, еще до К. С, был именно сам Немиров».
Кстати, весьма точную характеристику К. С. Станиславскому и В. И. Немировичу-Данченко (и их взаимоотношениям) дал нарком просвещения А. С. Бубнов в своей записке на имя Сталина от 13 января 1936 г. В ней отмечалось: «Станиславский — талантливее, глубже и идейнее Немировича-Данченко, а последний (крупнейшая театральная сила) — человек более современный, если можно так сказать, живее, деловитее первого и ближе к нам...» (Источник. С. 133).
118
— Кто желает высказаться? Ипполит Павлович! —Конечно, Василий Иванович Качалов, присутствовавший на чтениях «Записок покойника» у Булгакова, сразу себя узнал и посему особого восторга не проявил. 22 апреля 1937 г. Елена Сергеевна записала: «Вечером — Качалов, Литовцева, Дима Качалов, Марков, Сахновский с женой, Вильямсы, Шебалин, Мелик с Минной — слушали у нас отрывки из „Записок покойника". И смеялись. Но Качалов загрустил. И вообще, все они были как-то ошарашены тем, что вывели театр, — я говорю о мхатчиках». Иная реакция была у Качалова при чтении романа «Мастер и Маргарита». Запись 26 июня 1939 г.: «Вчера вечером у Ольги — Качалов, Виленкин, мой Женя и мы. Ольга очень хотела, чтобы Миша читал, но Миша не захватил с собой никакой рукописи. Но Качалов так мило рассказывал всякие смешные рассказы, что Миша попросил Женю съездить за рукописью, и Миша прочитал первые три главы из „Мастера". Мне понравился Качалов и то, как он слушал — и живо, и значительно». И еще одна запись следующего дня: «Сегодня должны были быть у Качалова — он просил Мишу почитать из пьесы о Сталине». В. Качалов принимал горячее участие в спасении умирающего писателя. 8 февраля 1940 г. он, А. Тарасова, Н. Хмелев обратились с письмом к Сталину, полагая, что какое-то особое радостное потрясение сможет спасти Булгакова. Но было уже поздно. В телеграмме соболезнования, присланной Качаловым, были такие слова: «Передо мною живым стоит его образ. Я не забуду никогда наших встреч, его чтений, его меткого умного слова, его обаяния — всего, что давало мне радость в общении с этим искрящимся талантом».