Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе
Шрифт:
А вот ты, сука такая, сейчас читаешь эти строчки и думаешь про меня: «Жаль, что ты уже уехал, падла антирусская! Я бы за одни только эти слова твои жидовские кишки из жопы размотал, чтобы неповадно было пачкать и поганить русский народ письменно и устно!» Правильно я тебя понял? Думаю что правильно. Только вот загвоздочка тут: я ни тебя, ни всех таких как ты, которые так думают, и которые по всякому поводу стремятся выпустить кишки, русским не считаю. Урод — он урод и есть. «Урод — в жопе ноги», блядский выпиздень, аборт истории, существо без национальности и религии — вот кто ты есть. Там, где я чувствовал себя изгоем и откуда я уехал, таких как ты — подавляющее большинство, и называетесь вы «новая историческая общность людей — советский народ». Вспомни-ка, сука, частушку, которую сочинили твои блядские родители:
Хорошо, что Ю.ГагаринНеТеперь ты уже не советский. Ты, сучонок, уже перекрасился. Теперь вы все, суки, напялили на себя нательные кресты поверх одежды, каждый крест с амбарный замок величиной, и говорите, что окрепли в Христовой вере. Ебал я эту вашу веру! Блядская ваша вера, а никакая не Христова! Всё вы, суки, про свою веру пиздите, как даже Троцкий пиздеть стеснялся. Хуй я вам поверил, потому что деды ваши и прадеды продали Христа за мешок чужой муки, обрадовавшись возможности безнаказанно грабить.
И если бы вы, лживые ёбаные суки, теперь и впрямь по всей правде уверовали в Христа — то неужто случилось бы так, что ничтожная часть вашего гнидоёбского населения бесилась бы сейчас с непомерного новорусского жиру, а все остальные голодали, при таких-то ресурсах? Лоснящаяся от дурных денег столица и провинция на грани голодного обморока — это разве по-христиански? А год за годом расстреливать друг друга в упор пацанам, родившимся в разных концах одного города, говорящим на одном наречии — может быть, это по-христиански? Пытать, калечить, «включать счетчики», «ставить на бабки» — и это всё тоже по-христиански? А всем остальным бессильным гнилоедам, и тебе суке в их числе, смотреть про эту мерзость фильмы и воображать себя крутым бандитом — это по-христиански? Писать и читать книжки про этот вандализм и беспредел, рассказывать и слушать про это дерьмо анекдоты и стихи, петь про убийц и бандитов песни и баллады — может быть и это тоже по-христиански? А мириться с чудовищной колониальной войной в собственной стране, где систематически истребляются сразу два народа, чеченский и твой? А позволять своим детям убивать чужой народ и умирать самим на этой блядской разборке между бандитами, управляющими страной — может быть, это по-христиански?
Ты, лживый сучонок, теперь такой же христианин, каким ты раньше был красным. Красным ты тоже был только сверху, как блядская редиска. А теперь, притворяясь христианином, ты стал еще в сто раз мерзее и гаже. Так не позорься, гнида, и сейчас же сними с себя крест, сучий выблядок! Сними его, уёбище! Ты не смеешь его носить. Я живу одной надеждой, что рано или поздно ты и тебе подобные — все вы, лживые и злобные сучьи выблядки, выпустите друг другу кишки, попередохнете нахуй и очистите место для нормальных русских людей и прочих сопутствующих национальностей…
Уж сделайте, голубчики, такую милость: подохните поскорей, так чтобы это случилось на моей памяти. Я очень этого хочу. Не мучайте себя и меня, родные мои. Поймите, душа ваша — проклята, и нет вам в жизни места. Я изведал ваше проклятье и поэтому знаю: Вас — не переделать. Вам — не жить. Так хоть умрите с честью.
3. Как я отношусь к своей бывшей родине (окончание)
Бывшая моя родина, как я к тебе отношусь?… Для этого надо еще понять, как мы пришли к нынешним временам. В бывшем Советском Союзе всегда существовала двойная мораль. Официальная мораль говорила о том, что все национальности равны, что формируется новая историческая общность людей под названием «советский народ», о том, что наша родная партия находится в авангарде мирового пролетариата, а наша родная страна — в авангарде мирового прогресса. Но была еще и вторая мораль, неофициальная, в которой фигурировали две разновидности блатного мира: блатные в смысле «по-блату», в смысле карьеры, номенклатуры, приближенности к власти, к обкому партии, к умению легко отвертеться от партийной разверстки типа посылки в колхоз, используя связи, и умения легко доставать любой дефицит — и блатные в смысле уголовном.
Блатное отрицалово формировалось в сознании детей уже в школе. «Блатные» ребята сдёргивали с себя и с других пионерские галстуки:
«Ёбаный стос, да снимайте вы хомуты, мудофели!».
«Вот висит советский герб,Есть там молот, есть там серп.Хочешь сей, а хочешь куй —Всё равно получишь хуй.»«Шумит-гудит родной завод.А нам-то что — ебись он в рот!»«Как в московском пищеторгеОбокрали пищетрест,И на двери написали:„Кто не пиздит, тот не ест!“ „Опять весна, опять грачи,Опять тюрьма, опять дрочи!“.Эти вдохновенные гимны пролетарской уголовной морали я выучил еще в школе, одновременно с „Песней о Соколе“. „Рождённый ползать летать не может“ — заученно декламировали дети советского пролетариата на уроках литературы. Зато их рождённые ползать родители умели стоять раком, похабно раскорячившись между казённой „коммунистической“ моралью и ещё более омерзительным эрзацем морали, сочившимся из бесчисленных „зон“ и лагерей. Государственная монополия на идеологию и на алкоголь определила одинаковый характер потребления обоих продуктов. И там, и там имелся продукт легальный и продукт нелегальный. Первый открыто и помпезно стоял на витрине и на прилавке, в то время как второй приходил к потребителю только из-под полы. Официальная идеология, как и официальная водка, подавалась в солидной бутылке и имела несомненные свойства фабричного продукта, но при одном беглом взгляде на казённую этикетку, и особенно на ценник, это сучье молочко застревало в горле. От самопального же продукта мне просто хотелось неукротимо блевать, от одного только запаха. Но для пролетариата именно он и был повседневным напитком, своего рода естественной смазкой для трудно вращавшейся жизни, потому что казённая смазка, хотя и наносилась обильно, никогда не проникала глубоко в интимные щели и отверстия действительной советской жизни.
„Кто, если не я!“
„За себя и за того парня!“
„Быстрее! Лучше! Дешевле!“
„Совесть пассажира — лучший контролёр!“
Нет — не катил этот казённый продукт в массы, потому что был он явно не того разлива. Им прикрывались, с его помощью расправлялись с неугодными, подсиживали, сживали со света, делали карьеру. Но для домашнего потребления шли совсем другие напитки:
„Дают — бери, бьют — беги.“
„Наглость — второе счастье.“
„Хочешь жить — умей вертеться“
„Работа — не хуй, она и год простоит.“
„Без пиздюлей как без пряничков.“
„На хитрую жопу есть хуй с резьбой“
„Не бери в голову, бери в карман и в плечи.“
„Бей своих, чтоб чужие боялись.“
Ну и разумеется, наидревнейший и наиглавнейший русский жизненный принцип:
„НЕ НАЕБЁШЬ — НЕ ПРОЖИВЁШЬ!“
Этот принцип язвительно дополнялся научно-практической рекомендацией:
„Обернись вокруг себя — не ебёт ли кто тебя.“
Вот по этим волчьим принципам, а не по советской сучьей морали, жил пролетариат в посёлке Приокский на рабочей окраине города Рязани, где я просуществовал большую часть своей жизни. По этим принципам жил народ во всей необъятной нашей стране. Я видел эту омерзительную скотскую жизнь, я ненавидел этот пролетариат всей душой, сколько себя помню, и никогда не мог понять, как этот сраный недопиздок Маркс мог додуматься до такого идиотизма: что эти вечно пьяные или похмельные, животно жестокие, примитивные и беспринципные люди могут стоять в авангарде человеческого прогресса. До такой дикой нелепицы мог дотумкать только фанатичный выродок еврейского народа. Удивительный всё же народ — мои соплеменники! И выродки у него тоже удивительные.
В школьные годы я был нежным еврейским ребёнком, ходил в музыкальную школу, играл на пианино Моцарта и Гайдна, и от всего грубого, вульгарного, пролетарского, меня тошнило и корёжило. Больше всего меня корёжило от матерщины. Может показаться странным, но в детстве я не выносил мата, и особенно ранило мои уши слово „пизда“. Пизду я в детстве очень не любил и всегда избегал о ней думать, даже когда одноклассники показывали мне фотографии и рисунки этой культовой части тела. На этих фотографиях почти всегда фигурировала лохматая косматая пиздища исполинских размеров, величественная и страшная как древний языческий бог. Я смутно и боязливо сглатывал слюну от неясных зловещих ассоциаций с чем-то хорошо известным, только не мог понять с чем. Но однажды пришло неожиданное прозрение. Во всех классных комнатах нашей школы висели портреты вождей, и в один прекрасный день до меня дошло, что мохнатая кучерявая борода Маркса на этих портретах напоминает огромную, лохматую, взмыленную пизду. С тех пор я избегал смотреть на портреты вождей. Если я всё же случайно натыкался взглядом на похабную марксову бородищу, я с отвращением отводил глаза прочь и думал горестно и злобно: „Пизда! Опять на стене висит ПИЗДА! Блядь, ёб твою мать! Пизда! Нигде от неё не скрыться! Всюду пизда… Ёбаный пупок, как же заебала меня эта пизда!“