Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе
Шрифт:
В разговорах с женой я по-прежнему был внешне очень твёрд и беспощаден, но внутри у меня всё сжималось от боли и страха. Один мой знакомый звукоинженер-хиппи когда-то давно работал у Цоя и говорил, что Цой был "фанерованный заяц". В переводе с языка хиппи это выражение означало человека, очень смелого снаружи и весьма трусливого внутри. Вот и ко мне это выражение подходило как нельзя лучше. В последний момент, по непонятной женской логике, супруга всё-таки согласилась со мной поехать. Правда, всего на полтора месяца, а потом назад к маме, чтобы помочь ей пережить суровую российскую зиму. Что из этого получилось, я уже рассказал.
Теперь, по прошествии времени, я хорошо понимаю, почему между мной и Наташей так и не сложилось сердечного взаимопонимания. Дело в том, что во времена моей молодости, работая по музыкальной части, я хлебнул достаточно много известности и успеха, в местных, конечно, масштабах. Работал на танцверандах,
Но вот я переехал в Москву, оставив свою скромную славу в Рязани, и пришли роковые дни, когда я на своей шкуре испытал всю правду слов пророческой песни Андрея Макаревича:
Другое время — другие дела.Всё, что горело, догорело дотла.Всё, что летало, камнем тянет на дно,И никому нет дела, кем он был давным-давно!Моя столичная супруга никогда не смотрела на меня с обожанием, как смотрели до неё многие женщины, порой ждавшие своей очереди на мою благосклонность не один месяц, а я уже напрочь отвык от других взглядов. Увы, для моей обретённой в столице жены я был всего лишь отвратительно одетым и неотёсанным провинциалом-оборванцем, которому сделали милость, приютив у себя дома и предоставив заветную московскую прописку. Мне не повезло. У моей столичной жены не было никакого слуха, и поэтому она ни минуты не помышляла о том, чтобы восторгаться своим супругом, его талантами и прочей гениальностью. Ей и в голову не приходило взять все таланты мужа на учёт, записывать и декламировать тексты его песен, раскачиваясь в такт и пританцовывая, как это делают иные жёны-поклонницы талантов своих мужей… Или освоить азы звукооператорской работы и помогать мужу записывать старые и новые песни в той самой злополучной, так и не состоявшейся студии. Ей вообще было не интересно жить интересами своего супруга. Но к сожалению, и свои собственные интересы у Наташи были вялые и не отчётливые. Она окончила художественную школу, но к кисти и краскам не прикасалась. Она окончила институт иностранных языков, но культурой англоговорящих стран не интересовалась и по-английски тоже так и не заговорила. Поэтому удовлетворённости жизнью у неё не было, ощущения состоявшейся собственной жизни тоже не было, а из жизни супруга её интересовали лишь каждодневные сплетни с работы. От такой некачественной совместной жизни мы оба испытывали одиночество, скучали, чахли и хирели день за днём.
Иногда, придя домой с работы, я вместо текущих сплетен пытался рассуждать об общих вещах — о положении в стране, политике, чрезвычайном падении общественной морали, всеобщем идиотизме и прочих абстрактных вещах, в свойственной мне критической манере, но ничего хорошего не выходило. Никогда не отсутствовавшая при моих разговорах с женой тёща безапелляционно заявляла толстым и убедительным, подчёркнуто материнским голосом: "Нехороший ты человек, Саша! Злой, неблагодарный и обожаешь всякую напраслину возводить на людей. Был бы ты хорошим и добрым ко всем людям — и они были бы к тебе хороши. Вот посмотри на меня. Я никого не обижаю — и меня никто не трогает". Супруга вторила своей матери: "Саня, ты вот большевиков ругаешь, а посмотреть на тебя — так ты тоже самый настоящий большевик! Ты всё в мире хочешь перевернуть и перекроить так как тебе надо, любой ценой, и считаешь, что только ты один прав, а остальные ни черта не смыслят. И агрессия из тебя так и прёт! Посмотри на себя — ты же похож на крысу, которую загнали в угол шваброй, и она приготовилась броситься в лицо, чтобы дорого продать свою жизнь!"
Получив очередную парочку душевных пощёчин вместо поглаживаний, необходимых в качестве психотерапии, я всё более замыкался в себе. Я в то время работал в банке программистом, и в этот банк постоянно приходили бандиты как к себе домой. Никто из нас, служащих банка, не знал, что им надо, и с какими намерениями они пришли. То ли решать рабочие вопросы, то ли сделать окончательный расчёт, швырнув в подвал, где мы сидели, парочку гранат и расстреляв уцелевших из автоматов. Придя домой, я уже не хотел рассказывать, что опять наведывались бандиты, что по моему мнению, бандитам в банке не место, что бандитам вообще нигде не место, за исключением тюрьмы, в которой они должны сидеть безвылазно. Я не рассказывал многого, чтобы не выслушивать в очередной раз, какой я нехороший и придирчивый человек, никогда ничем не довольный — ни работой в банке с прекрасной зарплатой, ни замечательной квартирой, куда я явился жить на всё готовое, ни замечательной женой, которую я не ценю. Я закрывался в ненавистной мне комнате и с головой уходил в интернетовский чат. Чатился с американцами. Мне хотелось сбежать в Америку, и как можно скорее.
Я еще не понимал мозгами, как понимаю теперь, но чувствами понимал на сто процентов, что в обстановке, в которой я жил, мне лучше не будет, а будет только хуже. Я чувствовал себя как несчастный кактус, которого из любимца семейства в одночасье превратили в изгоя — швырнули с подоконника в чулан и отказали от полива. Я увядал и засыхал день за днём, и знал, что единственное, что может меня спасти — это полная пересадка и перемена почвы. Я должен быть поменять эту почву во что бы то ни стало. Я должен был расправить листья, расцвести ослепительным цветом и озарять своим астральным сияньем всё вокруг себя. По-другому я жить ни тогда не умел, ни сейчас не научился. Пусть это сияние будет самым призрачным, но я и мои близкие должны его чувствовать и любить. Не меня, а вот это самое… сияние… Не знаю, как точнее объяснить. Моя жена должна уметь уходить со мной в астрал и светиться в этом сиянии, расцветать от этого сияния и быть тем счастлива.
Но Наташа не хотела светиться отражённым светом. Она желала светить сама по себе. Она пыталась зажечься от научной работы, так толком и не начавшейся, старалась зажечься от общения с подругами и одноклассниками — и это ей часто удавалось. После застольных посиделок с ними она некоторое время выглядела весёлой, оживлённой и почти счастливой. Она старалась зажечься от общения с сестрой — известной актрисой. Она надеялась зажечься от ребёнка, которого усердно, но бесплодно пыталась зачать… Короче — она, как спичка, была готова зажечься обо что угодно, но только не об своего мужа. Такой вот трагический несовпад. Сейчас, когда в результате упорной работы над текстами мне удалось немного оживить засохшие душевные ростки и начать испускать лёгкое астральное свечение, Наталья не хочет даже взглянуть на это свечение. Она не читает моих текстов, как раньше не слушала моих песен. "Я и так тебя слишком хорошо знаю. Что нового я могу о тебе узнать?" — так мотивирует она свой отказ.
Не удивительно, что в первые же дни после приезда в Америку, на мою бедную супругу напала Жуткая Чорная Меланхолия. "Я как последняя идиотка сижу в этой проклятой квартире и ничего не вижу в этой проклятой Америке кроме проклятой стены этого проклятого ангара" — причитала Наташа, и её осунувшееся лицо светило чёрными, траурными провалами подглазий. Наша квартира стоимостью 720 долларов в месяц выходила окнами на зады международного аэропорта в Лас Вегасе. Несчастная женщина приехала за границу всего на полтора месяца, чтобы затем вернуться к матери в Москву. Она явно не могла взять в толк, что это не туристическая поездка, а подготовка к перемене места жительства, и что многие эмигранты терпят в первые дни пребывания в стране гораздо большие неудобства нежели рассматривание из окна глухой стены ангара.
В то время как я получил рабочую визу H1, моя супруга по существущим правилам получила визу H4, то есть, "сопровождающая супруга без права работы". Совсем не почётный статус в стране обетованной. Статус скво. В то время как я каждый день учился жить в новой стране и боролся за выживание, жена выговаривала мне со скорбным лицом, почерневшим от горя и обиды: "Твоя Америка — самая отвратительная страна на свете! Почему она не даёт мне права работы? Почему я должна бегать за тобой хвостиком как скво и сидеть дома, пока ты работаешь? Я тоже хочу работать! Я хочу быть среди людей! Я хочу самостоятельности во всём!" Я отвечал: "Чтобы работать в этой стране, у тебя должна быть подходящая квалификация и нормальный уровень владения языком. Тогда ты сможешь найти себе работодателя, и тебе тоже оформят рабочую визу". В ответ Наталья начинала возмущаться, что гадам-американцам нужны иностранные программисты, но не нужны библиотекари.
После одного из таких разговоров я посадил свою горемычную Натальюшку в машину и отвёз в уютную библиотеку, где подогнал её к заведующей чуть ли ни пинками — она у меня была смелая выяснять отношения только со мной. А с вот чужими — совсем не так бойко. Объяснил заведующей, что моя супруга желает работать библиотекарем-волонтёром. Заведующая ответила, что такая работа — большая честь, что желающих — не счесть, и что допускаются только лица с библиотечным образованием. Тут моя скво показала себя молодцом. Она лихо прошла вступительный тест и под дружные аплодисменты новых коллег приступила к работе.