Записки русского изгнанника
Шрифт:
С родными не встречалось никаких трений. Случайное знакомство ее с братом и с папой произвело на них самое благоприятное впечатление. Папа пришел в такое сердечное умиление при виде юной девочки, которая так доверчиво вверила мне свою судьбу, что даже (потихоньку от мачехи) купил для нашего будущего хозяйства хорошенькую мебель, называл Марусю своей милой доченькой и поехал хлопотать о разрешении. Бывая случайно у наших, мне только приходилось любоваться тактом и умением моей невесты держать себя в обществе; впоследствии, когда мы женились и бывали у отца в Кронштадте, генерал Адлерберг [66] подошел ко мне и поинтересовался,
66
Адлерберг Александр Александрович, генерал от инфантерии (герцог Макленбургский), по гвардейской пехоте.
— Вполне разделяю ваш вкус, — прибавил он, — я все время любовался ею.
Герцог Макленбургский был многим обязан моему отцу. Суровый Баумгартен низко расценивал его артиллерийские познания, и герцог все время спасался в Управлении артиллерии и других постоянные командировках. Отец вывел его на дорогу и поставил на рельсы.
Однако он стал теперь на чисто формальную сторону:
— Ну да, но мне необходимы данные, я хочу получить точные данные от Ивана Тимофеевича.
А между тем, год назад мой товарищ Макеев женился на дочери пивовара из Риги, и никто не помешал его счастью. Он был прекрасный работник, но крайне застенчив, все время подергивал плечом, и знакомая генеральша решила женить его на хорошенькой гувернантке (бонне) своих детей. Ее сестра была та самая Алисынька, с которой я познакомился у Волконских.
Для милого папочки это было величайшим огорчением, а для нас неодолимым препятствием. Я попробовал устроить ее удочерение в одной хорошо поставленной семье — вышло немногим лучше! На счастье, летом ее взяли с собою Махочка с Ангелиночкой [67] к Энденам в Леонтьевское.
Свадьба наша оттягивалась, создавалось тяжелое положение. Осенью я опять уехал на перепись — это была уже третья командировка, одна удачнее другой: в штабе Округа моя работа была признана выше похвал, и я получил орден. Но по возвращении я решил порвать Гордиев узел и жениться без разрешения начальства.
67
Речь о Марии Тимофеевне Блок, рожд. Беляевой, ее дочери Ангелине Александровне Блок, родной сестре по отцу поэта Александра Блока. Ей поэт посвятил цикл стихов «Ямбы».
Будучи на переписи в моем родном Гдовском уезде, на самой железной дороге недалеко от Луги, я был поражен видом великолепно отстроенной новой церкви, и так как батюшка пригласил меня к себе, я разговорился с ним об этом.
— Эта церковь — моя гордость, но и мое несчастье.
— Почему? Везде в окрестностях только и говорят, что о вашей самоотверженной христианской жизни, называют вас святым подвижником. Вам недоставало лишь благолепного храма — и вот он готов…
— Да, но знаете, что случилось? Я надеялся уже закончить работы, как вдруг церковь обокрали: вытащили замурованные в стене хранившиеся там остатки церковных сумм… Я был вынужден внести все, как раз представляю последний взнос… Но чего это мне стоило! Заболела моя жена, не выдержала. Захворал ребенок. Все от нужды. Прихожане предлагали помочь — но я ведь знаю… потом сами будут колоть мне глаза. Теперь мне все опротивело!
Вот к этому-то поистине святому пастырю Божию я решился обратиться с просьбою обвенчать нас без лишних отсрочек.
Церковь была у самой дороги, можно было бы обернуться в один день. Я заранее снял уютную новенькую квартирку в три комнатки близ училища, перевез туда мебель и подготовил прислугу, нашу деревенскую Машу, которая давно просилась к нам, как только поженимся. Ворона ушел в запас, другого денщика я не хотел брать ради того, чтоб не разглашать нашего секрета.
Маруся должна была ехать сговориться со священником.
В бурю и грозу
Сбирает Ираклий дружины,
Полки удалые свои…
Вставайте, хевсуры!
Тушины и пшавы уже на пути…
Хевсурская песнь
Было пасмурное утро в конце октября. Фонари еще тускло сверкали в тумане, отражая свой блеск на сырых плитах тротуара. Серые облака уже начинали редеть и подниматься выше. Я усадил Марусю в поезд и, сам не зная, где потерять время, пошел в батарею. На бригадном дворе все еще было тихо, но, поднимаясь по лестнице, я уже услышал шум и оживление в нашей казарме. «Еще рано, — подумал я, — а наши уже встают». На лестнице меня встретил фельдфебель Ивко:
— Ваше высокоблагородие! Только что были в батарее начальник артиллерии, хотели повидать вас. Нашей батарее объявлена мобилизация. Вы назначены командиром. Генерал Хитрово только что вышел в 4-ю батарею, вы его успеете догнать.
Вне себя от изумления, я турманом слетел по лестнице. Против казармы 4-й батареи я нашел генерала, разговаривавшего со старым чернобородым фельдфебелем батареи, которой когда-то командовал.
— Ваше превосходительство!
— Ну вот, милейший Иван Тимофеевич, поздравляю вас с походом. Ввиду волнений в Финляндии, мобилизован сводный гвардейский отряд генерала Щербачева: преображенцы и павловцы сведены в батальон, им придается наша батарея, и вы назначаетесь командующим.
— Я? А полковник Шульман?
— Он заболел.
— Но ведь я самый младший!
— Кому же, как не вам — вам и карты в руки!
— И на законном основании?
— На самом законном… Командующим батареей со всеми правами… Вы получите пополнение от всех гвардейских батарей и через 24 часа должны быть на Финляндском вокзале. Пока мобилизуется Гвардейский корпус, на вашем отряде лежит ответственность за защиту столицы.
Какая неслыханная честь! Какая радость!
Я лечу в канцелярию. Шульман уже сидит на своем месте, дымя толстой сигарой и тупо вперя взор в пространство. Его никто не замечает, и он ничего не видит — ни дать, ни взять Диоген при осаде Синопа. Офицеры уже начинают собираться.
— Ваше высокоблагородие, — обращается ко мне старший писарь Кондрашов, — вы изволите назначить заведующего хозяйством подпоручика Стефанова, мы сейчас отправляем его в банк за деньгами. С ним поедет Мощенский, а вам надо подписать ему доверенность, и вот этот лист.
— А это что такое? — спрашиваю я, машинально подписывая требование.
— Это подъемные: вам, как командующему причитается… — он назвал колоссальную сумму. — Вот это им, как заведующему хозяйством; это подпоручику Сергиевскому, как делопроизводителю, это — остальным господам офицерам.
— Да ведь это целый капитал!.. И его не потребуют обратно?
— Никогда. Вот закон, — Кондрашов подчеркивает ногтем статью закона.
Господи! Как благодарить Тебя за все?!
Когда шесть лет назад я вступил в должность заведующего хозяйством, я не имел ни копейки долгу. Демидов, передавая мне хозяйство, удержал кое-что, затраченное им на экипировку офицеров, которые накануне парада не имели нужного снаряжения и обещали вернуть все из «полугодового» — так называлось пособие, выдававшееся гвардейцам сверх жалованья. Сумма эта была умеренная, но далека от того, чтоб уменьшаться: она росла с каждым годом.