Записки русского изгнанника
Шрифт:
— Сейчас не скажу. Ведь зги не видно. Хоть глаз выколи. Сперва переговорю с командиром полка, а там пошукаю во мраке.
Кое-как добрались до командира полка. В крошечной халупке, со щелями, завешанными шинелями и одеялами, чтоб не пропустить ни искры света, расположилось несколько человек.
За столом сидит полный, невысокий полковник в штабной форме — это новый командир полка: Томилин уже генерал-квартирмейстер на Кавказе. Перед ним, в неизменной вязанке, мой старый друг Гур-генидзе. У меня сразу камень сваливается с сердца. Возвращаюсь к себе и приступаю к выполнению
С рассветом мы продолжаем методически обстреливать окопы и самые халупы, которые все время окутаны дымом взрывов.
— Когда же начнется атака? Предупредите.
— Когда загорится деревня.
Я понимаю. Хитрый Гургенидзе оттягивает минуту атаки до прибытия всех подкреплений.
— Все время над нашей батареей крутятся неприятельские авионы, но предусмотрительный Коркашвили так укрыл наши орудия, что и орлиный глаз не разглядит их. А стреляем мы, лишь только они отлетят в сторону.
Вот уже снова темнеет. Мы расстреляли целый комплект, а пехота все еще не шевелится. Наконец…
— Вот теперь поддайте ураганного огня, — сообщает Гургенидзе по прямому проводу. — Поднимаю людей, идем в атаку!
…Через две минуты: «Я уже в Скроде, прекратите огонь. От немцев остались только обугленные трупы и исковерканное оружие. Деревня наполовину сожжена, но мост уцелел. Сейчас перехожу мост и поворачиваю фронт под прямым углом на запад. Прошу сопровождать огнем по нашим указаниям. Лучше согласен получить пару снарядов в спину. Только не прекращайте огня!»
— Немцы все время отступают, я их преследую…
— Приближаемся к брошенным кавалерией позициям.
— Положение восстановлено! Прекратите огонь! Спасибо лихой батарее…
Высота 70.9
Все затихло на фронте…
И одновременно, казалось, успокоилась и вся природа… Холодные дожди, сырость, туман уступили место ясному небу и сухому, живительному дыханию ветерка. Прояснело и на душе. Но где-то в глубине человеческого организма заложено шестое чувство, открывающее ему то, что недоступно для глаза и для слуха. Это чувство присуще всякому, кто душой отдается своему делу. Оно предупреждает моряка о грозящем ему циклоне, поднимает на заре земледельца, будит бдительность пастуха и пробуждает инстинкт охотника. Это же чувство толкает меня с восходом на наблюдательный пункт, с которого, при первых лучах восходящего солнца, отчетливо вырисовывается весь горизонт — и влажные луга между Писсой и Скродой, и холмистые поля, по которым разбросаны домики деревень Конты и Попки, и возвышенные гребни за ними, где находятся главные позиции немцев…
— Батарея! Кто у телефона?
— Прапорщик Кулаков.
— Не спите, Яков Васильевич?
— Никак нет! И люди уже подле орудий. Только что заходил сюда старичок, командир 34 го полка, что правее нас. Заходил со своими офицерами. Говорили: «Хочу взглянуть на вашу батарею». Говорили, что по всему фронту молчат, наша артиллерия выпустит гранату-другую и снова затихает. А эта крошка все время огрызается, все время посылает в немцев свои снаряды, одна за всех. Все-то она щетинится, все-то она ежится во все стороны… Так мы ее и прозвали «Ежиком»…
— Так-то оно и есть! Придется нам и еще поежиться… Ведь теперь приходится повернуть орудия под прямым углом, так как стрелки ликвидировали обход и выровняли фронт. Теперь перед нами уже новые цели.
— Так я сейчас доложу капитану Шихлинскому. Они еще спят…
— Рустам-бек! Наша задача уже закончена. Стрелки по ту сторону моста выходят на общую линию фронта. Теперь мы остались у них за флангом, надо пристрелять главные точки перед сибирскими полками.
— А что же делает их артиллерия?
— Не знаю. Думаю, что ничего. Пьет чай.
— Так что же, мы одни за всех?
— Как всегда. Потому-то всегда и выходим сухи из воды.
— Да ведь у нас туда может стрелять только одно правофланговое орудие.
— Так я с ним и начну пристрелку. А прочие пусть меняют фронт и роют окопы.
…Готово! Уже пристреляно одиннадцать целей по всему фронту. Но вот эта командующая высота… Она в стороне от других, далеко, почти за пределами нашей досягаемости.
— Цель Н. 12. Высота 70.9.
Рустам-бек протестует: «Люди валятся с ног от утомления, ведь три дня и три ночи ведем сумасшедшую стрельбу, вздремнули только перед рассветом. Теперь меняем фронт, заново вырыли все окопы».
— Ну скажи нашим молодцам, чтоб не обижались, — эта цель уже будет последняя!
Цель пристреляна. С легкой совестью я кончаю работу. Оглядываюсь по сторонам и вижу: шагах в двухстах левее и позади организуется наблюдательный пункт, а за ним, слегка маскируясь складкой местности, батарея… Пойду, взгляну, что это за люди…
Люди эти оказались — 1 батарея Гвардейского стрелкового артиллерийского дивизиона. Нет, бригады… Та батарея, которая создалась нашими руками, руками моих любимых товарищей, офицеров и солдат — из ничего, из случайных взводов 1, 2 и 3 бригад финляндского артиллерийского полка. Сколько имен, сколько лиц проносится в моей памяти! Это та батарея, в которой солдаты плакали, прощаясь со мной, узнав о моем уходе. А теперь это все чужие, незнакомые лица, — только одна эта пушка, которой ствол я обнимаю своими руками, если б в ней билось сердце, могла бы вспомнить былое!
Батареей командовал М.Н.Безкорнилович, бывший когда-то моим помощником по обучению новобранцев во 2-й бригаде. Я знал его мать и трех сестер, был шафером на свадьбе старшей и провожал его с молодой женой в дни его медового месяца.
Такой же простой и наивный, с одним зеленым глазом, а другим голубым. Всегда чему-то удивляющийся — «Микаудивика».
Помню как мой отец озадачил его, послав поклон его батюшке, своему старому товарищу.
— Вот чудак! — говорил Мика. — Как же передам ему поклон, когда он давно уже умер!