Записки рыболова и странника
Шрифт:
Интересно, как добрые люди догадываются, что я голоден? Ведь не стал бы он другому, да еще первому встречному, ни с того, ни с сего предлагать еду.
Пока аппетитно уминаю его харч и рассказываю грустную историю о закрытых торговых точках, Анатолий собирает снасти, одевается и как-то странно на меня посматривает. Да, думаю, нищенство, какими уважительными причинами его не объясняй, всегда выглядит не ахти как убедительно и красиво. В конце концов, мог бы и потерпеть немного: ведь обещала же Марфа Михайловна к моему возвращению борщ сварить. Просто удивительно, как при всей моей гордости и застенчивости
Нищему всегда хочется не только в жилетку поплакать, но и похвалиться чем-нибудь. Рассказываю о знакомстве с Лащилиным.
— А у меня книжка его есть. «На родных просторах» называется.
— Хотел бы иметь такую книжку.
— Я вам ее подарю.
Напросился!
Мы долго сидели на скамеечке возле его дома и говорили о… впрочем, вы хорошо знаете, о чем могут толковать два заядлых рыболова. К этому времени у меня стала пробуждаться совесть: я наотрез отказался от ухи, приготовленной за время нашей беседы. И так Анатолий сделал слишком много добра для первого знакомства. Боюсь, что мой добрый знакомый был другого мнения.
Уже собираясь уходить, стал листать книгу и увидел вдруг пятерку, заложенную между страницами.
— Анатолий, ты забыл в книге деньги. Анатолий смутился, замялся на секунду, потом возразил уверенно, кажется, слишком уверенно:
— Не может быть, никак не может быть, я никогда не кладу деньги в книги.
— Но не с неба же упали эти пять рублей!
— То вы, наверно, нечаянно положили.
Пришлось насильно всучить ему эту треклятую пятерку.
Хотел, очень хотел я тогда, дорогой мой Анатолий, точно знать, случайность это, или… Хотел, да не мог задать тебе прямой неделикатный вопрос.
Закуривая на прощанье, я будто нечаянно вытащил из кармана вместе со спичками горсть дензнаков. Знай, мол, наших, мы не нищие…
Живая Аксинья. Ковшевой курган. Беспризорная казна. Домой!
Московское время — пять часов. Прощай, Слащевская!
Снова вьется вдоль берега тропинка, ты снова наедине с природой, доброй, сильной и так легко ранимой. Переливы прозрачных струй реки, полутаинственная сень леса, редкие облака, плывущие по чистому высокому небу. Привольно, тихо… Чудо!
После короткого отдыха идется так легко и свободно, что немного удивляюсь, когда показывается хутор Ключанский, значит, протопал уже километров пять. Отсюда Хопер резко поворачивает влево. Тропинка, убегая от реки, тянется к хутору, приглашая выйти на короткую нагорную дорогу.
Вчера вроде бы твердо решил идти вдоль берега, достичь змеиного угла и, если представится такая возможность, выбраться оттуда живым. Не зря же и письмо отправил. Теперь же, срезая большую луку Хопра, ноги сами собой несут в гору. С некоторого времени засел во мне второй человек, который поступает наоборот. Признаться, не я, а именно он, более властный и решительный, труханул перед змеями. Именно у него со вчерашнего дня стоял в глазах шипящий клубок отвратительных змей, о которых рассказал Александр Зиновьевич.
По хуторской улице идет навстречу старушка, ведет на веревке козу. Старушка вознамерилась было свернуть в сторону, на лужайку, да остановилась, приметив на улице редкостный
Может быть, и устарел обычай здороваться на селе со старыми незнакомыми людьми, но я крепко запомнил его с пацанячьих лет и чту до сих пор. Еще бы не запомнить! Как-то подозвал меня родной дед Аким и спросил:
— Ты почему вчерась не поздоровался с дедом Степаном?
— А я его не знаю.
— Теперича будешь знать, — сказал дед Аким и железными крючковатыми пальцами сделал из моего уха восьмерку.
— Доброе утро, бабушка!
— Здравствуй, внучек!
Хорош внучек!
— Сколько же вам лет, бабушка?
— Восемьдесят девять.
Вся она сухонькая, как осенняя былинка, лицо маленькое, доброе, живое.
Из дальнейшего разговора выясняется, что фамилия ее Астахова, зовут Александрой Михайловной. Ах, ну почему не Аксиньей! Впрочем, как знать, не прототип ли передо мной шолоховской Аксиньи Астаховой? Ведь край этот густо «населен» шолоховскими героями и чем ниже по Хопру, чем ближе к Дону — тем больше. Здесь чуть ли не в каждой станице или хуторе есть или были свои Григорий Мелехов, Аксинья, дед Щукарь…
— Бабушка, а почему хутор Ключанским называется?
— Вот туточки, — она показывает на глубокий задерневший распадок, извилисто уходящий в гору, — бил ключ. Я хорошо его помню — водица вкусная была! А как лес рубили в войну — пропал ключ. Вон там, выше, и счас ключи бьют.
— Позавидовать вам можно, бабушка: столько жили, столько видели.
— Живи, внучек, правдой, — Бог веку прибавит.
Хорошо, легко говорить с такими людьми, открытыми, приветливыми.
Остаются позади Хопер, Ключанский. Дорога нехотя тянется вверх и выводит в горбатую безжизненную степь. Хлебные поля убраны, вспаханы на зябь. Отдыхает земля-кормилица, набирается сил к весне.
В наше время так удивительно видеть на дороге пешего, что догнавший меня газик останавливается сам собой. Через минуту знакомлюсь с секретарем парткома местного совхоза Николаем Федоровичем Горшковым. В лице Горшкова милостивая судьба подкинула мне самый настоящий клад.
— Если интересуетесь нашими местами, вы обязательно должны побывать на Ковшевом кургане, — с энтузиазмом говорит Николай Федорович. — Поехали. Это совсем рядом.
Вот и курган — высокий, величавый, ковылем сердобородый, верно хранящий не одну тайну веков, повидавший скифов, хазар, половцев, татар… На многие километры открывается глазу земля с этого кургана. Видна вся огромная излучина Хопра, окаймленная широким ожерельем леса, видны внизу блестки озер, поляны, а еще дальше по направлению к Медведице — степь и снова лес, но уже размытый синевой. Кажется, далеко ушел от Филинского, но вижу и Филинский и еще другие хутора.
Да что там Филинский! В дальней-дальней синеве чуть просматривается город Серафимович, а до него по прямой километров пятьдесят, наверно. Неброская, но какая притягательная родная сердцу красота открывается с кургана!
Говорят, что имя свое курган получил потому, что казаки нашли у его подножия огромный ковш из тех, коими пользовались работные люди, когда смолили судна. Возможно, ковш остался от петровских времен: ведь при Петре Первом на Хопре и его притоке Вороне строились судна и спускались отсюда по Дону до самого Азова.