Записки штурмовика (сборник)
Шрифт:
– Готово, – говорит один из наших СА, бледный худой парень, бывший прежде кельнером. – Ну а теперь бежим.
Мы разбегаемся… Вдали слышны голоса:
– Тут была драка.
Я оборачиваюсь и вижу группу людей, приближающихся быстрыми шагами к убитому нами человеку. Спускаясь в подземку, я вспомнил, что у меня лицо в крови. Платка нет, вытираюсь куском найденной газеты. Один из передних зубов шатается и едва держится, вырываю его и бросаю вместе с обрывком газеты. В голове гудит, делаю все, как автомат.
Прихожу домой уже около двенадцати часов ночи. Долго не отворяют,
– Вилли, посмотри, на кого ты похож!
Я подхожу к комоду, беру зеркало. Действительно, губа распухла и вздулась, глаза дикие.
– Я упал на лестнице, у вас тут темно, как в колодце.
Выходит отец:
– Почему ты нас осчастливил своим приходом? Ведь ты уже месяца два-три не показывал носа. Может быть, тебя гитлеровцы уже выбросили и на прощание поцеловали в губу?
Мне все безразлично. Я почти не слышу, что мне говорят. Объясняю, что мне нездоровится и что хочу день-два пробыть дома. Мать смягчается:
– Ну, ложись, теперь твоя кровать свободна не только ночью, но и днем: ночной сторож потерял работу и не мог больше платить. Но насчет еды у нас плохо – ничего нет, кроме хлеба.
Я лезу в карман, вынимаю две монеты по марке и протягиваю матери. Она теряется, но быстро прячет деньги в карман фартука. Отец отворачивается и что-то бормочет. Через полчаса я лежу в постели, хочу обдумать все, что произошло. Мать сидит на стуле у кровати и расспрашивает меня, как я живу. Рассказываю, что меня кормят, имею койку.
Наконец я один. Закрываю глаза и вижу перед собой свешивающуюся с тротуара голову. Кто был этот человек в сером плаще? Как все-таки легко убить человека! Подвиг, конечно, небольшой – четверо из-за угла на одного. Но ведь он мне выбил зубы, а, кроме того, лично я только ударил его в плечо.
Утром я проснулся с тяжелой головой и сначала не сообразил, где нахожусь. Потом вспомнил вчерашнее. Впрочем, нечего валять дурака: очевидно, этого парня нужно было убрать; штурмовые отряды – это не Армия спасения. Как говорит Гитлер, нужно беспощадно истреблять врагов национал-социализма.
Целый день валяюсь в постели и курю. Мать за мной ухаживает и кормит. Вот что значит быть самостоятельным человеком! К вечеру делается чертовски скучно, но надо высидеть еще день. Учу Фрица играть в карты. Мать злится:
– Не порть мальчика. Горе мне с вами всеми!
Утром выхожу на улицу, из любопытства покупаю «Роте фане», читаю: «Новое преступление коричневых убийц». Так вот, значит, кого мы кокнули: человек в сером плаще был секретарем районной организации КПГ!
Дома на лестнице встретил прежних друзей. Никто со мной не здоровается. Дурачье!
Вечером возвращаюсь в казарму, меня вызывает фон Люкке.
– Слушай, Шредер, ты парень смелый – первый бросился на большевика. Вот тебе в награду – получай.
У меня в руке двадцать марок. Я никогда не имел столько денег сразу. Мне как-то стало не по себе, будто это была плата за кровь. Товарищи меня спрашивают, почему я такой кислый, и зовут поразвлечься. Сначала идем пить пиво, покупаем хорошие папиросы, потом меня тянут к Силезскому вокзалу. Там есть какие-то веселые дома.
20 сентября 1932 г.
Если я прежде испытывал скуку, то теперь у меня, пожалуй, слишком много развлечений. Не прошло и пяти дней после той истории на Нюрнбергерштрассе, как меня включили в специальную команду, которой поручено сорвать коммунистическое собрание в Кэпенике. В десять часов вечера мы, человек сто, высадились из грузовиков у коммунистического помещения и ворвались в зал. Все мы были в форме и, конечно, не скрывали, кто мы такие. Началась здоровая драка. Сначала все шло хорошо, потом вдруг раздался крик нашего командира:
– Обратно!
Оказалось, что коммунисты тоже не дураки: они вызвали откуда-то пятьдесят человек своих ребят, которые начали теснить нас с тыла.
Дело приняло дрянной оборот. Находившиеся в зале коммунисты вооружились стульями, многие из наших СА начали удирать через запасный выход, но вскоре он был закрыт. Человек десять наших уже валялись в проходах с окровавленными головами. Я видел, что нам приходится плохо; хотя мы были вооружены, но большинство СА струсило. Нас выручила полиция, прибывшая на двух грузовиках. «Зеленые» начали избивать коммунистов дубинками; нас не трогали. Социал-демократическая полиция знает, с кем имеет дело: никто из полицейских не хочет портить отношений с «третьей империей».
В довольно потрепанном виде явились мы к себе в казарму. Фон Люкке назвал нас бабами. Ему хорошо сидеть за письменным столом и издавать приказы. Тем же, кто теперь лежит в больнице с проломленными черепами, значительно хуже.
Коммунисты умеют драться, но они враги родины: Для них на первом месте стоит не Германия, а мировая революция. Мне недавно объяснял один СА, очень ученый человек, что еще до войны состоялось где-то заседание еврейско-марксистских главарей, которые называют себя «сионскими мудрецами». Альфреду Розенбергу удалось достать протокол этого заседания, в котором говорится, что евреи и какие-то масоны решили уничтожить германский народ. Для этого они устроили войну, подкупили предателей в Германии. Тогда же было решено, что если Германия все-таки уцелеет, то туда пошлют коммунистов, которые окончательно погубят немецкий народ. Если коммунисты победят, они отдадут Германию азиатам, которые погубят германскую культуру. Хотя мне, собственно говоря, плевать на эту культуру: не очень-то много пользы от книг, дурацких музеев, прочего.
После неудачного нападения на собрание в Кэпенике мы отдыхали несколько дней за городом, проделывали там всякие военные упражнения. Потом нам читали последнюю статью Геббельса в «Ангриффе». Он в ней описывал, как коммунисты хотели убить Гитлера и отвинтили какие-то гайки в колесах его автомобиля. Он, Геббельс, это заметил и спас вождя. Один из наших парней сказал, что это чушь и что Геббельс трус. Когда об этом рассказали фон Люкке, он выбросил этого парня из СА и сказал ему, что в национал-социалистской партии не место таким негодяям. После этого многие стали держать язык за зубами.