Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача
Шрифт:
С трудом закончив разговор с Валей, я возвращаюсь к старичку и его сопровождающему.
–
Ты чего, – говорит мне бывший доктор (мы ровесники, давно знакомы и поэтому на ты), – зачем так сердиться, ты ж просто на работе, надо ко всему относиться легче!
–
Сейчас я тебе всё объясню, – отвечаю я. – Несомненно, ты прав, грех сердиться, но пойми – эта дама получила благодаря мне стопроцентную инвалидность, не без моей помощи
–
почти задаром – получила машину, сын оформлен у нее шо-
фером…
Во время моего монолога лицо
–
Смотри, ты сам злишься!! – почти в восторге закричал я.
–
Ё… твою мать, что ей еще надо? – стукнул Миша кулаком по столу. – Место в Кнессете?
–
Нет, ей надо, чтобы я написал в тюрьму, где сидит ее сын, о том, что ей плохо без него и от этого ее психическое состояние ухудшилось, – чтобы его пораньше отпустили.
Кстати, Валя долго говорила мне о «сердце матери», имея в виду свое сердце.
Мне кажется, что сама по себе Валина идея неплоха, обычно в матери много внутренностей – печень матери, например.
Или почки.
Мучительно обдумывая, как можно улучшить помощь не счастному населению, я пришел к мысли, что надо создать универсальный «справк», отрывающийся, как бумага в сортире: «Данным удостоверяется что подателю сего нужно немедленно дать ВСЁ (седло большое, ковер, телевизор – вычеркивать запрещено!), сына освободить из армии (тюрьмы) – тут как раз ненужное надо зачеркнуть, выдать квартиру на первом, втором, последнем этаже (ненужное можно зачеркнуть, а можно и не зачеркивать), снять все налоги, оплатить поездку в реабилитационных целях к родственникам в Германию или в любую страну бывшего СНГ».
Этот «справк» надо поместить в специальный агрегат на входе в наш психсарай – чтоб каждый трудящийся, а также нетрудящийся не беспокоил меня своими страшными рассказами про Черного человека в его последней мутации – «с ужасным длинным красным лицом», а просто: нажал на кнопку агрегата, получил бланк – ненужное зачеркнул, нужное подчеркнул.
А про квартиру на определенном этаже я писал не зря.
Ходила ко мне супружеская пара, причем по такому принципу: «Мы вчера прийти не могли, поэтому пришли сегодня».
На мой вопрос, ходил ли он в кино по такому же принципу, напрягшись, муж мне ответил (привожу текст дословно): «Я тебе такое скажу – дура ты, вот ты кто!»
Им надо было поменять квартиру с четвертого этажа на первый (почему я должен этим заниматься? Я доктор, я лечу, я не квартирное бюро!).
Аргумент обмена был такой: «Она прыгает из окна, жить не хочет, держать приходится. Третий день держу».
Представляется такая картина – она «жить не хочет» и рвется к окну, а он ее держит. Приходит обеденное время – хочется кушать, наступает перерыв, и гимнастическая фигура «девушка у обрыва» распадается. А потом, на сытый желудок, всё повторяется вновь: опять попытки прорыва к окну, опять он ее удерживает из последних сил, а потом вечереет, и надо поужинать и идти спать – перерыв до утра!
Письмо сосалу
В дверь врывается не по декабрьской погоде одетый джентльмен – на голове тюбетейка, на ногах сандалии на босу ногу, на прочем теле – пиджак со свитером.
Посетитель орет, и очень громко, но без перевода понять его трудно, хотя, с точки зрения самого крикуна, он кричит по-русски: «Я твоя бил завтра, твоя на мест не бил! Мне пысмо нужен к сосалу!»
Очень горжусь тем, что сразу его понял.
Джентльмен сказал следующее: «Я был у вас вчера, но, к сожалению, вас не застал. Мне нужно письмо к социальному работнику».
Ненавижу, когда считают, что «доктору нужно говорить всё»
Вы думаете, что доктор – не человек? Что за свою не очень большую зарплату он должен переварить всю исходящую из любых уст информацию?
Причем, как правило, это исходит не от душевнобольных, а от людей достаточно вменяемых.
За короткое последнее время я прослушал рассказ мамы одного трогательного моего пациента о том, как часто и каким способом ее сын занимается онанизмом (с подробностями), рассказ матери второго деятеля, который напоминает то приятное существо из «Космических войн» – зеленое такое, всё время жует, по-моему, Джабба, – о посещении этим существом борделя и неуспехе этого похода, в котором был обвинен я («от лекарств, доктор, он кончить не смог и такой злой пришел!»), и рассказ от первого лица жуткого грязнули, напоминающего друга Незнайки Пачкулю Пестренького, о его бордельных приключениях. «Доктор, я сразу должен сказать, что занимаюсь онанизьмом, но мне надоело, и я поехал в ма хон (бордель), и там, конечно, помацать себя она дала» (при этом «мацанье» изображается специфическим жестом).
Спрашивается, за что? Кому и что плохого я сделал? И не говорите, что «профессия такая», – ни хрена подобного. Для этого сексолог есть!
Конец агента
Уволен охранник. Формальный повод для увольнения – дал «подозрительной» больной зайти в комнату психолога. Больная известна тем, что ворует время – в больших количествах. На самом деле – несчастный парень поработал один день в сходном учреждении другого города, которым руководит злейший Фоцихин враг, прозванный Фоцихой «Барракуда».
Фоцихина контрразведка доложила о том, что охранник «слил» Барракуде какую-то информацию о симтаотском Центре психического здоровья. Видимо, по простоте душевной рассказал правду о том, как работают симтатотские стервы.
А правда, как обычно, для засланных казачков губительна.
С по
имени Операнда
В городе С. жила-была дама с характером, по имени Операнда. Имя ее я запоминал с трудом, и она превращалась в моей памяти чаще всего во что-то музыкальное – то в Аппассионату, то в Токкату. А иногда и в Аллегру.
Годы шли, и женщина по имени Операнда превратилась в одноименную старушку.
Характер ее лучше не стал, а еще подступила вплотную ранняя сенильность.
И тут муж ее завел себе возлюбленную и решил к ней уйти.
Но фокус не удался – справедливость восторжествовала, Операнда стала болеть – а куда уйдешь от больной?
Ну и выздоравливать, конечно, при таком раскладе Операнде было не резон.
Она стала стонать. Громко. А чаще – очень громко. Из сто нов можно было понять, что ей плохо – голова кружится. «Ойой». При дальнейшем расспрашивании «ой-ой» переходило в «бу-бу-бу» или «дю-дю-дю».