Записки старого козла
Шрифт:
неряшливый и слезливый почерк одного из этих жирных юнцов, которые счастливо бултыхаются по жизни, не нуждаясь ни в остроте ума, ни в безрассудной отваге.
дальше сообщалось о скором отъезде в Англию, сетования на то, что стихи писать некогда, слишком много визитов и гулянок, слишком много соблазнов для его залупы…
«…мы считаем тебя величайшим поэтом со времен Элиота…»
и под всем этим подпись профессора и его любимчика студента.
всего лишь после Элиота? что за подачка? он учил этих говнюков писать живую, кровоточащую поэзию, и теперь они куролесят
«осторожней, мистер Деловар…»
он бросил открытку на пол, это уже не имеет никакого значения, вот если бы он смог ощутить чуточку настоящего сострадания к себе, или пережить какую-никакую ярость, или хотя бы загореться никудышной жаждой отмщения, тогда бы это спасло его. но уже давно внутри у него все пересохло и осталась лишь одна немощь.
два года назад в его дверь стали тарабанить профессора от словесности, они пытались выяснить, откуда что берется, а ему нечего было сказать им. профессора были похожи друг на друга – довольно вежливые, совершенно невозмутимые и женоподобные – с нескладными длинными ногами, с распахнутыми окнами глаз и, в конце концов, довольно тупые, их визиты осточертели ему. ну ни дать ни взять толстолобые сановники в эпоху перемен, которые, подобно идиотам в кондитерской лавке, не желают видеть горящие стены, их интересуют только сладости, их лакомством был разум.
…держись за интеллект, держись за интеллект, держись за интеллект…
«осторожней, мистер Деловар…»
а он, господи, он был тряпкой, несмотря на все его крутые стишки, он разыгрывал из себя крутого парня всю жизнь, а на самом деле был тряпкой, как все, впрочем, вся крутизна – лишь прикрытие от слабости, какой нелепый мудацкий трюк.
он понял, что должен подняться с постели, это удалось ему с трудом, он тащился по коридору и блевал, рвота выходила бледно-желто-зеленой с кровью, его бросало то в жар, то в озноб, в жар, в озноб, ноги раздулись, как у резинового слона – бух, бух, бух, – а взгляд (он вдруг подмигнул кому-то) умоляющий и затравленный взгляд Конфуция на его последний глоток.
выдует блюз.
он добрался до гостиной, думая,
как хорошо, что он снял эту квартирку, и снова услышал:
«осторожней, мистер Деловар…»
он попытался сесть на стул, промахнулся и шлепнулся на жесткий пол. рассмеялся, затем посмотрел на телефон.
вот так уходит одиночка: одинокая смерть, смерть в одиночку.
к этому одиночка должен быть готов заблаговременно.
здесь мне не помогут ни стихи, ни женщины, которых я поимел, ни тем более женщины, которых я не имел, мне нужен кто-то, кто бы выдул весь этот блюз, развеял тоску, необходим тот, кто скажет: «я все понимаю, парень, давай возьми себя в руки и умри».
он смотрел на телефон и думал, он размышлял, кому бы он мог позвонить, чтобы тот выдул ему блюз, сказал бы эти простые слова, он перебрал в уме всех, кого знал из миллиардов, одного за другим, всех, кого знал, а потом подумал, что время еще очень раннее, не совсем подходящее время умирать, и что это нехорошо – будить людей так рано, они подумают, что он просто
– еб твою мать!
да уж, всем играм игра, знатный придумщик ее придумал, назовем его Богом, Ему должно было прилететь в лобешник, но Он так и не появился, на прицел не попал. Эпоха Убийц упустила Самую Главную Шишку, раньше они чуть не оприходовали Сына, но Он в последний момент слинял, пришлось нам так дальше и ковылять, оскальзываясь в ванной на кафеле. Дух Святой так и не появился, расслабился и ну надрачивать. самый умный из всех троих.
«если б я только мог позвонить моей дочурке, я бы умер покойно», – подумал он.
из спальни вышла душа, она несла пустую банку из-под пива и вопила: «эх ты, тряпка, слюнтяй ебаный! да твоя маленькая дочь шляется по хипповской коммуне, пока ее мать натирает яйца всяким идиотам! так-то вот, Одиночка, мудло ссыкливое!»
«…тебе нужна любовь, нужна любовь, она будет с тобой, мой друг, когда тебе придет каюк!»
мне каюк?
да, Великая и Неумолимая Леди Смерть…
он рассмеялся, замолк, потом снова расхохотался, его вырвало, в этот раз почти одной кровью, он забыл про телефон и отправился на кушетку.
«…тебе нужна любовь, нужна любовь…»
«ну, слава богу, – думал он, – хоть пластинку сменили».
подыхать было не так уж легко, как это он себе представлял, повсюду лоснилась его извергнутая кровь, шторы опущены, за шторами люди спешат на работу, ворочаясь на кушетке, он как будто увидел перед собой книжную полку, заставленную томиками его стихов, и он понял, что проиграл, ему не дотянуться не только до Элиота, но и до вчерашнего утра; он все просрал, он оказался еще одной обезьяной, сигающей с ветки дерева прямиком тигру в пасть, и это было печально, но всего лишь на одно весьма короткое мгновение.
нет, все правильно, и не надо выдувать блюз. Сачмо, иди домой. Шостакович, в своей Пятой, перестань. Петр III, тебя женили на психованной сопрано с морщинами под глазами, на старой лесбиянке, когда ты еще и мужчиной-то не был, расслабься, мы все были обольщены огнем, и все мы облажались как хуесосы, артисты, художники, доктора, сутенеры, «зеленые береты», судомои, дантисты, циркачи и сборщики фруктов.
каждый пригвожден к своему собственному кресту.
…выдуй блюз…
«тебе нужна любовь, нужна любовь…»
он снова поднялся и попытался открыть шторы, чертовы тряпки сгнили напрочь, от легкого прикосновения затрещали, порвались и рухнули на пол.
блядское солнце жарило как обычно и, как обычно, плодило повсюду цветы и юных девушек.
он стоял и смотрел на людей, которые спешили на работу, ничего нового он не познал.
необеспеченные знания – то же самое, что и обеспеченное невежество, превосходство – это мираж.
он позволил себе расположиться на хозяйском диване, сейчас это был его диван, столько трепыханий – а толку ноль, и он умер.