Записки старого козла

Буковски Чарльз

– это я про его письма в «Комба», про его выступления в обществе французской дружбы, про его заявления в доминиканском монастыре на бульваре Латур-Мобур в сорок восьмом году, я про его ответ Габриэлю Марселю, я про его речь на бирже труда десятого мая пятьдесят восьмого года, а также речь от седьмого декабря пятьдесят пятого на банкете в честь президента Эдуардо Сантоса, редактора газеты «Эль тьемпо», выдворенного из Колумбии диктаторским режимом, я про его письмо, адресованное

Азизу Кессу. я про его интервью, опубликованное в «Дэмэн», выпуск за двадцать четвертое – тридцатое октября пятьдесят седьмого года.

– а я про большой облом, провал позиции, обсос и обсер. он умер в автомобиле, а за рулем не сидел, это здорово – быть отличным парнем и участвовать в общественной деятельности; и совсем другое дело, когда уродцы вроде тебя плюют на могилы великих общественных деятелей прошлого, большое становится отличной мишенью для мелких людишек – людишек с оружием, печатными машинками, анонимками, подкинутыми под дверь, в погонах, с дубинками, собаками, все эти причиндалы мелких людишек тоже работают.

– да отъебись ты, – сказал я.

– тривиальный гнев, как и тривиальные бляди, исчезает с первым октябрьским лучиком солнца, – ответил он.

– звучит здорово, а как насчет нетривиальных?

– та же история.

– господи, – сказал я. – боже мой.

– знаешь, честное слово, – сказал он и пристроил свою голову (не руку, учтите) мне на колено, – я не знаю, почему устроили облаву в «Тарараме».

– мог Камю заказать? – спросил я.

– что?

– облаву в «Тарараме».

– черт, нет!

– а иметь свое мнение на этот счет?

– черт, да!

мы надолго замолчали.

– что же нам делать с этой дохлятиной? – наконец спросил я.

– я уже делал, – отозвался Максвелл.

– я имею в виду, сейчас.

– сейчас твоя очередь.

– ладно, забудь.

и снова мы сидели в тишине и таращились на труп.

– чё бы тебе не позвонить Штайнфелыу? – предложил Максвелл.

– «чё бы»?

– ну да, чё бы и нет?

– кончай меня бесить.

я поднялся наверх и снял трубку с крюка, по всей Америке все уже заменили свои телефонные аппараты, и трубки покоились себе на рычажках, никаких больше крюков – лишь у этого уебища трубка болталась на крюке, как огромная обмякшая елда негра, короче, я взял эту елду в руки, она была вся липкая от пота, естественно, с прилипшими ошметками спагетти, или как там пишется это слово, – усохшие червяки, которые проиграли в последнем забеге.

– Штайнфельт, – сказал я в трубку.

– кто победил в девятом? – спросил он в ответ.

– в упряжках или под седлом?

– в упряжках.

–

Джонбой Стар, выставлялся за пять косых, шел за шесть в Спокейне с Асафром, сначала стартовый номер восемь, ставки шесть к двум с половиной, потом стартовый номер двойка, с Джеком Уильямсом. утром значился четвертым, на открытии считался семь к двум, на старте упал до двух к одному, победил легко.

– тебе кто приглянулся?

– Смоук Концерт.

– ну что там за хрень у вас?

– кролик пердолит не по-детски, – повторил я.

– кончай педика в мелкие дребезги, – повторился Штайнфельт.

– наружка, – сказал я, – духи на хвосте, пасут конкретно.

– нахуй пошел, вдогонку, – сказал Штайнфельт и повесил трубку.

а я, я вернулся вниз, я, я, я вернулся, если вернулся, значит, бенко банко сестина-винк вик. из радиоточки звучали «Фанфары для простого человека» Копленда. Максфилд снова отсасывал у трупа, облепленного насекомыми.

я понаблюдал за ним некоторое время, потом сказал:

– друг мой, работа наша не из легких, и круги наших судеб еще не сомкнулись, думай об Африке, думай о Вьетнаме, думай об Уоттсе и Детройте; думай о «Бостон ред сокс», о Лос-Анджелесском околичном музее, то есть я хотел сказать – окружном, вообще думай о чем-нибудь, например, о том, как ты дерьмово выглядишь в зеркале жизни.

– кайф, – сказал Максфилд.

закат Европы был передо мной, ну дай мне еще хотя бы десять лет, всего лишь десять лет. уважаемый Шпенглер. Освальд? ОСВАЛЬД??? Освальд Шпенглер.

я отошел, присел на стиральную машину и стал ждать.

садись, Теленочкин. спасибо, сэр.

не стесняйся, вытяни ноги, вы очень любезны, сэр.

Теленочкин, я так понимаю, ты пишешь статейки о справедливости и равноправии, а также о праве каждого на благополучное существование. Теленочкин?

да, сэр?

ты действительно думаешь, что когда-нибудь в мире восторжествует всеобщая и осознанная справедливость?

нет, сэр, что вы!

так зачем же ты пишешь такое говно? плохо себя чувствуешь?

последнее время я чувствую себя как-то странно, сэр. будто я схожу с ума.

пьешь по-черному, Теленочкин?

конечно, сэр.

и балуешься сам с собой?

постоянно, сэр.

как?

не понял.

ну, каким образом ты это проделываешь?

беру четыре-пять сырых яиц, фунт фарша и сую все это в цветочную вазу с узким горлышком, хорошо идет под Воана-Уильямса или Дариюса Мийо.

стеклянная?

вагинальная.

я имею в виду, ваза стеклянная? конечно нет, сэр! женат был? много раз, сэр.