Записки уцелевшего
Шрифт:
Психологически трудно объяснимо — как это люди, голодные, боящиеся обысков, облав и прочих невзгод тогдашней жизни, шли и шли в театры, в очередях за хлебом разговаривали о театре, о пьесах, об игре артистов? Но таковы факты…
В Богородицке подъем искусства начался еще в 1918 году, возможно, с домашнего спектакля "Тетя на отлете", с музицирования во флигеле графского дворца, с самодеятельных постановок в Земледельческом училище и в старших классах бывшей женской и бывшей мужской гимназий.
Ставили спектакли учителя русского языка, в гимназии — Бурцев Алексей Павлович и в Земледельческом училище — Четвертушкин Анатолий Николаевич. Таковы были постановки "Месяц в деревне" Тургенева
Это был первый спектакль, который я увидел в главном зале училища. Сцена, поднимающийся и опускающийся занавес, игра артистов меня потрясли, хотя мать мне говорила, что Подколесин и Кочкарев играли плохо. Она отметила Агафью Тихоновну, которую исполняла красивая, но чересчур длинноносая украинка Галя Деревянко — дочь бывшего до М. Ф. Арнольда директора училища.
Еще в школе (гимназии) сестра Соня захотела принимать участие в постановках. На роль Мерчуткиной в «Юбилее» было две кандидатки — Соня и другая девушка. Которая лучше? Соня на пробе сыграла так, что другую кандидатку даже испытывать не стали.
В ту зиму — 1919/20 года — в том же большом зале Земледельческого училища поставили "На дне", «Тартюфа» и "Плоды просвещения". Первый спектакль я не видел, а следующие два запомнил до мелочей. Режиссером был Четвертушкин, но теперь играли не столько студенты училища, сколько учителя городских школ и представители городской интеллигенции. И зрители повалили в театр, приезжали на санях даже из соседних деревень.
"Плоды просвещения" я видел позднее в Москве, в Художественном театре. Может быть, сказалась детская впечатлительность, но, честное слово, скороговорка артиста Художественного театра, игравшего профессора, не шла ни в какое сравнение с вещанием пародийно-мудрой лекции богородицкого самоучки. А лаконичные жесты и дрожаще-капризный голос бывшей начальницы женской гимназии Александры Николаевны Ломакиной, игравшей барыню, право же, затмили игру самой народной артистки Книппер. Толстую барыню играла наша Соня, а Петрищева — дядя Владимир Трубецкой. Изящный, в черном костюме, в накрахмаленной рубашке, с галстуком-бабочкой, — он смешил во время спиритического сеанса тех, кто сидел с ним за маленьким столиком. А я мысленно его упрекал: "Как ему не стыдно баловаться во время спектакля!" Великолепно играл Вово Алексей Павлович Бурцев.
Не знаю, что писали о спектаклях в богородицкой газете "Красный голос", но все наши знакомые (а таких у нас обзавелось в городе много) при встрече непременно обменивались впечатлениями об игре артистов: одних бранили, других хвалили.
Зал Земледельческого училища был тесен, да и ходить за город казалось далеким. Это было ясно и публике, и комиссарам, игравшим роль меценатов.
С наступлением тепла оборудовали под театр огромный, не знаю для чего служивший сарай сзади Высшего начального училища — школы первой ступени. Пьес ставили много, каждая выдерживала пять-шесть постановок, как исключение десять. Артисты не были профессионалами, днем они преподавали в школах, служили в учреждениях, а вечерами или репетировали, или участвовали в спектаклях, которые ставились два раза в неделю. Что артисты получали за свою игру? Прежде всего аплодисменты, бурные, с вызовом на сцену; подкидывали им паек, хотя и скудный; а с наступлением нэпа стали выдавать зарплату, но незначительную. Лучшими артистами бесспорно считались два учителя русского языка — Алексей Бурцев и Иван Егорович Русаков. Оба они были очень популярны в Богородицке и как учителя, и как артисты. Когда Бурцев заболел настолько тяжело, что казался безнадежным, весь город переживал за него, и все радовались, когда он стал поправляться.
Труппа в театре постоянно обновлялась, одни артисты уходили на фронт, другие куда-то уезжали, их сменяли другие. И только Четвертушкин, Русаков и Бурцев оставались на своих постах. Родным братом Четвертушкина был второстепенный артист Малого театра Гремин. Он приехал в Богородицк на лето (возможно, чтобы подкормиться), исполнил несколько ролей и прочел артистам курс лекций о театральном мастерстве.
В летнем театре — в первый или во второй сезон я видел «Ревизора», "Вишневый сад" и "Двенадцатую ночь". И я очень гордился, что моей старшей сестре Соне доверяли главные роли. Она играла Марью Антоновну и графиню Оливию.
Со спектаклем "Двенадцатая ночь" у меня связаны любопытные воспоминания: примерно к пятой постановке зал пустел: ведь в городе-то было всего шесть тысяч жителей. А первый ряд предоставлялся родным артистов и комиссарам. В тот вечер во всем ряду сидели только сестра Маша и я. А антракты были длинные, и спектакль затянулся. После третьего действия нам обоим захотелось кое-куда. В театре не только уборных, но и фойе не было. Гуляй в антрактах по вытоптанной площадке туда и сюда, а если куда-либо захотелось, прячься в лопухи сзади театра. Взявшись за руки, мы пошли к выходу, но наткнулись на толкотню. Выяснилось, что вооруженные красноармейцы никого не пускают и проверяют документы, ловят дезертиров. Нам бы сказать: "Дяденьки, пустите нас, какие мы дезертиры". А мы испугались, повернули назад и сели на свои места. В следующем антракте опять пошли к выходу и опять вернулись. Что делать? Терпеть дольше было невозможно, и мы, воспользовавшись темнотой зрительного зала, пустили на пол. И живо пересели на другие места…
Антракты бывали длительными, очень уж долго менялись декорации. В 1977 году старый бухгалтер Архангельский — сын, священника церкви Покрова — мне красочно рассказывал, как в молодости служил он в Богородицком театре суфлером и какая всегда поднималась за сценой в антрактах суматоха. Четвертушкин не признавал, что и второстепенные артисты тоже переживают свои роли, и, за исключением Бурцева и Русакова, всех мужчин заставлял таскать, приколачивать, снимать, поднимать, расставлять детали декораций — фанерные деревья, мебель из графского дворца и т. д. Гвозди являлись остродефицитными, и Четвертушкин нервничал, умолял и бранился, чтобы осторожнее их забивали и вытаскивали; а уж если какой гвоздь погнулся, так не выкидывать его, а непременно выпрямлять.
Декорации писал брат Владимир. Четвертушкин требовал от него исторической точности и реализма. Сохранился альбом, в котором Владимир рисовал эскизы задников к "Вишневому саду". На одном — вишневые деревья нарядились белой пеной цветов, на другом — те же деревья поздней осенью, они без листвы, протягивают корявые черные сучья.
Я смотрел, как Владимир по утрам в зрительном зале летнего театра или просто рядом, во дворе, переносит на разложенный на земле холст свои эскизы. Изредка он мне приказывал подать клей, сухой краски, еще чего-нибудь. И я кидался выполнять его поручения. Для задника «Ревизора» Четвертушкин присмотрел два старинных домика на Константиновской улице, возле церкви Покрова. Владимир ходил их рисовать акварелью, а я садился рядом с ним. Когда набегали мальчишки, я их отгонял.
2
Страшное было время — 1920 год. Гражданская война бушевала, за лето не выпало ни одного дождя, голод надвигался. И тогда же в Богородицке началось строительство: к осени оборудовали настоящий теплый театр на Базарной площади. В двухэтажном каменном доме купца Попова убрали межэтажные перекрытия, внутренние стены и перегородки, соорудили сцену, яму для оркестра, галерку, нашлось место и для фойе, во дворе построили две уборных. Так Богородицк обогатился настоящим театром не то на 300, не то на 500 мест — цифры у старожилов расходятся.