Записки уцелевшего
Шрифт:
Был назначен новый директор школы — Анатолий Сергеевич Дарский, с виду очень похожий на Ленина. До революции он служил учителем математики в гимназии Адольф на Малой Никитской и, придя в бывшую Алферовскую гимназию, вскоре нашел общий язык со всеми учителями и стал защищать те порядки, какие существовали до него.
Перед Октябрьскими праздниками Дарский и Ольга Николаевна Маслова обходили старшие классы и призывали всех учеников пойти на демонстрацию. Сбор в таком-то часу, пойдем с красными флагами на Красную площадь, увидим всех вождей. Нам нужно показать нашу классовую сознательность. Это же для
На следующей перемене многие из нас стали между собой шептаться, спрашивать: "Ты пойдешь?" "Да ни в коем случае!" — воскликнул я. И другие повторяли те же слова. И не пошли. Правда, погода оказалась дождливой.
Когда осенние каникулы кончились, опять Дарский и Ольга Николаевна обходили классы и нас стыдили, что подвели школу. Они потребовали, чтобы каждый нарушитель приказа принес бы от родителей объяснительную записку.
Мой отец написал, что его сын остался дома из-за дождя и по болезни, в скобках отец указал: "легкий насморк". Записка удовлетворила Дарского.
Нам объявили, что у нас будет новый, очень интересный и нужный предмет — политграмота. Для первого урока объединили оба восьмых класса «А» и «Б». Ольга Николаевна привела толстенького мужиковатого вида дяденьку с бородкой, во френче, в хромовых сапожках, назвала его имя и отчество и ушла.
Дяденька сказал, что для знакомства хочет задать нам один вопрос, и обратился к сидящей на передней парте девочке:
— Если бы к вам приехала подруга, никогда в Москве не бывавшая, куда бы вы ее повели в первую очередь?
— Я бы повела ее в Кремль, но туда не пускают, — пролепетала девочка.
Дяденька поморщился и задал тот же вопрос мальчику.
— В Третьяковскую галерею, — ответил мальчик.
Дяденька опять поморщился и обратился с тем же вопросом к другой девочке.
— В музей Александра Третьего, — ответила та.
Дяденька охнул и всплеснул руками.
— В Мавзолей Ленина, — наконец догадался сказать еще один мальчик.
Дяденька радостно закивал лысой головой и начал рассказывать, каким великим вождем был Ленин.
Он провел с нами еще один урок и, видимо, разочарованный нашей несознательностью, удалился навсегда. Его заменил Константин Васильевич Базилевич, очень красивый, с усиками, молодой человек, покоривший сердца наших девочек.
Предмет, который он нам читал, назывался не политграмотой, а социологией, но на самом деле его следовало бы назвать просто русской историей. Историческая наука тогда была в загоне, и Базилевичу, как историку по образованию, пришлось замаскироваться. Впервые к нам пришел не учитель, а лектор, который с увлечением разворачивал перед нами картины прошлого. Не на уроке пребывали мы, а слушали настоящие серьезные лекции. Именно Базилевичу я обязан, что полюбил историю.
Впоследствии он пошел в гору. Когда цвет русской исторической науки был разгромлен, Базилевич выдвинулся и кончил жизнь профессором Высшей партийной школы и членом-корреспондентом Академии наук.
Между тем над нашей школой продолжали сгущаться тучи. А виною тому оказались два хороших ученика, но не очень примерных мальчика.
На одном торжественном школьном собрании, посвященном не помню чему, произошел ужасный скандал.
Два ученика, — Андрей Киселев из параллельного класса и Костя Красильников из нашего — увлекались химией и на квартире Кости создали доморощенную лабораторию и там занимались разными химическими опытами. Перед собранием они налили в колбу серной кислоты, а к пробке снизу прикрепили марлевый мешочек с каким-то порошком. Колбу они вручили кому-то из приятелей, тот еще кому-то, а еще кто-то внес ее в зал. Когда же помещение наполнилось учениками и учителями, колбу передали четвертому мальчику и предложили ее опрокинуть. Произошла бурная реакция, пробка со шпоканьем выскочила, и по залу распространился удушливый запах тухлых яиц, то есть сероводорода.
А лектор из Хамрайона в это время горячо распространялся о будущем коммунизме.
Пришлось его выступление прервать, вывести всех из зала, проветрить помещение. И лекция смогла продолжаться, но все были так взбудоражены, так оживленно шушукались, что плохо слушали пророческие призывы к мировой революции.
— Происки классового врага! — такова была первая реакция в роно. Начали вести настоящее следствие, но когда выяснили, что в деле оказались замешанными много вполне примерных мальчиков, решили все прикрыть.
А случись такая история несколькими годами спустя, наверняка посадили бы с полсотни народу — ребят, учителей и родителей.
С Андреем Киселевым и его другом Алешей, сыном выдающегося русского художника Михаила Васильевича Нестерова, в ту зиму я близко сошелся, хотя оба они учились в параллельном классе. Мы решили создать свой журнал, привлекли еще двух мальчиков из седьмого класса и назвали журнал «Саламандра». Алеша дал в него пару стихотворений, я — рассказ, Андрей большую серьезную статью. Он писал: раз в вузы принимают только рабочих и крестьян-бедняков или их детей, и то после рабфаков, то есть учебных заведений, где за три года они галопом, проходят девять классов школы, то нам, грешным остается заниматься самообразованием. Девочки тоже дали в журнал рассказы и стихи, наши художники нарисовали карикатуры, просто картинки и обложку.
Андрей обладал кипучей энергией и предприимчивостью. В старой «Ниве» он прочел, как изготовлять шапирограф, то есть печатный станок. На квартире Кости Красильникова в Ружейном переулке была организована тайная типография. Особым составом намазывался лист фанеры, особыми чернилами справа налево, да еще с буквами в зеркальном изображении, мы выводили строчки, пыхтели, старались в две смены, наконец отпечатали и сброшюровали десять экземпляров. Два подарили в учительскую, остальные раздали по классам.
В тот день Базилевич вел у нас урок. Он с большой похвалой отозвался о нашей инициативе, вспомнил, как и он в юные годы в гимназии участвовал в таком же журнале. Весь класс смотрел на меня — члена редколлегии, — а я сидел, скромно опустив глаза.
Но существовала у нас официальная стенгазета, редактором которой был единственный в школе комсомолец — высокий и прыщавый юноша Альбов. Он усмотрел в «Саламандре» соперницу. А в стенгазете печатались не рассказы и стихи, а статьи о Ленине, о мировой революции. Естественно, что большинство ребят считало «Саламандру» интересней. Альбов и K° пустили слух, что недавно был обнаружен подобный шапирограф, на котором печатались антисоветские листовки.