Записки Виквикского клуба (с иллюстрациями)

Сиснев Виссарион Иванович

— Наш самолёт приземлился в лондонском аэропорту Хитроу…

Папу не разбудил даже толчок, и я стал трясти его плечо.

— Что? Что такое? — вскинулся он, но тут же пришёл в себя. — Прилетели? Вот это я поспал!..

— И прекрасно, — сказала мама. — Ты, если не выспишься, делаешься ужасным, хоть из дому беги.

— Тэк-с, — сказал папа, — лондонская жизнь начинается с клеветнических нападок на человека с изумительным характером.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Это у них всё время так: вроде бы ссорятся, а оказывается — шутят.

Попрощавшись с бортпроводницами,

мы спустились по трапу и вслед за другими прошли в длинное, как коридор, помещение, где одна стена была стеклянная, а вдоль другой стояли высокие столики, похожие на трибуны. За ними сидели люди в обычной одежде.

Папа достал две зелёные книжечки. Я уже знал, что они называются «дипломатические паспорта», папа их предъявлял нашим пограничникам в Шереметьеве. Один паспорт он протянул маме, в нём была вклеена и моя фотография.

— Пап, это кто такие? — указал я на столики-трибуны.

— Хотя бы здесь не тычь пальцем, — успела мама первой.

— Вот именно, — поддержал папа. — А это английские пограничники, проверяют, есть ли в паспортах визы — разрешение на въезд в страну.

— Пограничники должны быть в форме, — усомнился я.

— Ты же знаешь, у англичан все наоборот, — отшутился папа. — Они и ездят не по правой, а по левой стороне.

Подошла наша очередь, и совсем молодой рыжеватый английский пограничник, проглядев наши документы, улыбнулся и сказал что-то. Папа, ответив ему, перевёл его слова, означавшие: «Добро пожаловать в Великобританию. Я надеюсь, что ваше пребывание здесь будет приятным».

Я окончательно убедился, что одно дело говорить по-английски на уроке со своим учителем и другое — с природным англичанином. Зря я надеялся, что приеду и сразу начну болтать с кем угодно и о чём угодно. В вежливом приветствии пограничника я уловил лишь отдельные слова, а уж вроде бы самая простая фраза.

Затем мы попали в большой зал, в котором у стены медленно крутилась низенькая металлическая карусель. Пока я её разглядывал, из окна в стене у самого пола на карусель начали выползать чемоданы. Пассажиры находили среди них свои и снимали их, чтобы отнести в дальний конец зала, где люди в чёрной форме, похожей на морскую, осматривали багаж вновь прибывших. Значит, таможенники у них здесь, как и у нас, носят форму, только другого цвета.

Неожиданно кто-то окликнул:

— Товарищ Лалетин?

Мы дружно обернулись и увидели невысокого, довольно полного черноволосого мужчину с усиками на круглом лице. Он пожал папину руку и представился:

— Тарасюк Глеб Назарович. Добро пожаловать в Лондон. Если не ошибаюсь, Виктор Иванович? Очень приятно. Будем, стало быть, вместе трудиться. Даже, между прочим, в одной комнате.

Пока он это говорил, нам всем стало абсолютно ясно, что Глеб Назарович Тарасюк очень добрый, весёлый и дружелюбный человек. Есть люди, про которых сразу всё узнаешь, с первой минуты.

Папа познакомил его с мамой, сказал, кто я, и спросил:

— Значит, работка-то комнатная? А я, признаться, рассчитывал, что моё дело будет торчать у них в лабораториях и на заводах.

— Ну,

у них тут не очень-то поторчишь, — усмехнулся черноусый Тарасюк, — однако подобные моменты тоже случаются. Да вы, Виктор Иванович, сразу-то себе голову этим не забивайте, все в конечном счёте устроится. Жалеть, что приехали, не будете.

Когда мы наконец взяли с «карусели» свои вещи, Тарасюк прикатил откуда-то удобную коляску, на которую поместились все наши чемоданы. Мы беспрепятственно миновали таможенников, рывшихся в вещах других пассажиров.

— Наркотики ищут главным образом, — кивнул в их сторону Тарасюк. — Одни миллионы на этой контрабанде наживают, а другие гибнут.

Я спросил, почему английские таможенники не стали искать эти самые наркотики у нас.

— При дипломатическом паспорте осмотр вещей не разрешён.

— Глеб Назарович…

— Дядя Глеб — проще?

— Проще, — засмеялся я ответно.

— Значит, так и называй. Оллрайт?

— Оллрайт, дядя Глеб.

У меня вылетело из головы, о чём ещё я его собирался спросить, зато я убедился, что он дружелюбен не только ко взрослым, но и к нашему брату, мальчишкам. По горькому опыту я знал, что это относится далеко не ко всем взрослым.

— Дядя Глеб, — всё-таки вспомнил я, — а ребята там, где мы будем жить, есть?

— И ещё сколько! У меня и свой собственный парень имеется, примерно твоих лет. Ты в каком классе?

— Перешёл в шестой.

— Ну, так, значит, вместе будете учиться. Чувствовало его сердце — рвался со мной в аэропорт, да я не знал, сколько вас прилетает, побоялся, что не уместимся в одной машине.

Мы погрузились в зелёную машину «хиллман» — я сел рядом с дядей Глебом, — выбрались через сложное переплетение асфальтовых витков на широченное — четыре ряда в каждую сторону — шоссе и помчались по нему с большой скоростью. Из-за того, что я впервые ехал по левой стороне дороги, мне всё время казалось, что мы вот-вот столкнёмся со встречной машиной. Поэтому я то и дело зажмуривался. Дядя Глеб заметил и ободряюще сказал:

— Не тушуйся, привыкнешь. Я сам сначала жмурился.

— Погодка-то что твоя Москва, — с удовольствием отметил папа. — Мы-то боялись, что в проливные дожди попадём.

Дядя Глеб иронически покосился на него.

— А как насчёт туманов? Туман на следующий день после дождя ожидали или как?

— Не позже, — поддержал его тон папа. — А что, с туманами у вас тоже не густо?

— Было густо, а последние годы, можно сказать, почти что пусто. Верите ли, за три года ни разу настоящего тумана не видел.

— А как же Филипп Босини? Что же поделалось со смогом, в котором он погиб?

— Пап, какой это Босини? — влез я.

— Один из героев книги «Сага о Форсайтах». Так что же всё-таки со смогом?

— Был смог в своё время, сам видел. В тысяча девятьсот шестидесятом году приезжал я сюда с делегацией, как раз под Октябрьские праздники. Меня один знакомый пригласил на вечер в посольство. Заехал он за мной в гостиницу, посидели мы, посудачили о том о сём, собрались ехать, смотрим — мать моя! — смог на улице. Да какой! Знакомый рядом со мной стоит на тротуаре, говорит что-то, а я его совсем не вижу. Руку перед собой вытянул — нет руки от локтя.