Записки взрослой женщины. Сборник, повести рассказы
Шрифт:
Одинаково одетый третий отряд сразу после утренней уборки территории отправлялся маршировать на плацу. Поэтому на каждой торжественной линейке (помимо утренних и вечерних в нашем лагере случались еще и торжественные построения, а иногда и тематический смотр) третий отряд получал дополнительные очки за строевую подготовку как образцовый. В геополитической системе лагеря третий отряд играл роль Китая – державы мутной, но упертой и недружественной никому, ни нам, ни Америке.
Младшие отряды, с четвертого по шестой, не претендовали на лидерство. Они занимали нишу стран третьего мира, подспудно развивающихся, неопределившихся, ни на что особо не влияющих, но уже понимающих, что самый лучший из отрядов – первый! – ничем не блещет и плетется всю смену в хвосте. Лена Караулова говорила, что из трех мест мы займем призовое третье в любом случае, так что ей все это соревнование по фигу. Некоторые девочки из Лениного окружения так прониклись ее настроением, что потеряли интерес к уборке территории, а мальчики и вовсе стали покуривать в кустах за прачечной. И вот, когда с пути сбился даже Вова Вшивков, надеяться стало вовсе не на что. Но именно в этот день объявили, что в лагерь приедут шефы из ракетной части. Они проведут с нами военно-спортивную игру «Зарница», а тот отряд, который станет победителем в игре, получит право зажечь прощальный пионерский костер. Зажечь костер настоящими огненными факелами – вот приз, за который стоило побороться!
Суть предстоящей игры сводилась к следующему: все отряды получали по секретному пакету. Вскрыв пакет, мы должны двигаться к указанному в пакете секретному месту. По ходу движения каждый отряд попадал под ядерную атаку. Получив сигнал тревоги, отряд должен ничком лечь на землю – может быть, даже в болото, как предупреждала вожатая, – и лежать тихо-тихо до отбоя воздушной тревоги, то есть пока нас не пересчитают. Еще один нюанс: лечь следовало строго ногами к взрыву, а голову накрыть руками.
– Шефы из ракетной части будут проверять строго, – говорила вожатая. – Каждого, кто ляжет не в ту сторону или не закроет голову руками, или, – тут вожатая делала страшные глаза, – засмеется!.. Каждого, кто засмеется или будет переговариваться, сочтут за убитого. У кого больше убитых, тот отряд проиграет. И мотайте на ус: считать убитых будет не Марьванна, а настоящие офицеры-ракетчики. Мы не должны проиграть! У нас не будет ни одного убитого!
Стали тренироваться. Ходили на секретную поляну. Каждый раз, когда в лагере затевали «Зарницу», в секретном пакете находилось задание идти на ту поляну. Вожатая – она была с нами заодно, ей предстоял зачет по педагогической практике – «внезапно» выпрыгивала из кустов и била половником в крышку кастрюли. Мы все немедленно ложились на живот, ногами к вожатой, прикрывая голову руками. Сначала все дурачились. Вовка Вшивков норовил прилечь к кому-нибудь из девочек. Говорил, что вдвоем не так страшно.
Даже на третий день тренировок некоторые девчонки еще хихикали. На пятый день, когда привычка падать на резкий звук закрепилась, никто уже не смеялся. Вова перестал приставать к разным девочкам, а ложился рядом с Леной Карауловой. Лежали тихо. Оставалось неясным, как именно и в какой момент игры будет подан сигнал ядерной угрозы.
– В любой момент! В любом месте! – истерила вожатая. – И никто не знает, каким образом.
Вожатая тренировала нас на разные звуки. Лопнуть шарик или подуть в горн или просто завопить «Тревога!» она могла где угодно. Однажды, когда мы шли строем на завтрак, повариха уронила на пол пустой бак. Почти все отреагировали штатно: ногами к столовой. Второй отряд понял, что мы всерьез претендуем на победу, и вредил. Лазутчики из второго прибегали к нам на тренировку, дразнили, щекотали, даже пинали некоторых, лежащих ничком. Мы понимали, что именно так они будут вести себя в боевой обстановке. Да! Убитый противник будет провоцировать нас, лежащих тихо и правильно до победного конца.
Когда наступил день икс и приехали шефы, наша вожатая узнала главное: шефы привезли ракетницу, будут стрелять из нее, вот этот выстрел уж никак нельзя пропустить, и мы должны все как один, и как только и… пора на построение.
Построение на «Зарницу» происходило на лагерном стадионе. Здесь стоять было удобнее, просторнее, чем на плацу. Гости – командир ракетной части, замполит, представитель предприятия, на балансе которого числился лагерь, – начальник лагеря Марьиванна и старшая пионервожатая разместились на центральной трибуне. Они по очереди рассказали нам о международном положении, о существующих угрозах и планах империалистов помешать советскому народу построить светлое будущее для нас и наших детей. Потом председатель каждого отряда отдал рапорт начальнику игры и начальнику лагеря и получил пакет. По общей команде пакеты были вскрыты. В пакете находился план лагеря, а на плане та самая поляна, на которую мы ходили тренироваться. Собственно, там и предполагалось зажечь прощальный лагерный костер.
И тут снова прозвучала команда на построение. Наш отряд встал крайним левофланговым большого каре на вытоптанном до песка футбольном поле. Напряжение достигло предела, так что никто уже не слышал, что именно говорила начальник лагеря. Они там, на трибуне, опять все по очереди высказывались, а мы уже готовы были победить, чтобы взять факелы и пойти зажечь костер. Поэтому, как только Марьиванна махнула рукой, а командир части выстрелил из ракетницы, наш отряд не побежал на поляну, как другие, а молниеносно лег, развернувшись ногами к центральной трибуне, сцепив ладошки на затылке, уткнувши лица в песок и практически не дыша.
Такой тишины, как в тот момент, лагерный стадион не знал, наверное, никогда. Разве что зимой, когда ее не нарушал шорох снега, падающего с сосновых веток. Стадион замер. Второй отряд, совершено сбитый с толку, стал, препираясь друг с другом и вожатой, укладываться рядом с нами. Смекнув, в чем подвох, быстро, молча, ровно там, где остановился, лег отряд номер три.
Еще не догорела красная ракета, извещавшая о начале игры, а пионеры трех старших отрядов один за другим, как костяшки домино, повалились наземь, вытянувшись ногами к трибуне и прикрыв головы руками. Командир части с ужасом рассматривал ракетницу, из которой только что произвел выстрел. Внезапно вспотевший замполит, а также представитель предприятия, на балансе которого числился лагерь, начальник лагеря и старшая пионервожатая пытались понять, что произошло. Внизу, на скамейке под трибуной, сидела медсестра и мелко крестилась на аптечку. Наша вожатая, видимо, неправильно подслушала разговор в штабе. Ракета по замыслу организаторов означала начало игры, а ядерная атака планировалась в другом месте.
Мы не сразу поняли, что попали впросак, но даже когда поняли, все равно продолжали молча лежать вниз лицом под нарастающий хохот стадиона. Пионервожатая уговорила командира части пересчитать нас и зафиксировать, что условно убитых в отряде нет. Пока тот считал, второй отряд катался по полю, икая от смеха. Среди них сейчас не оказалось бы условно живых. А игра «Зарница» на этом не закончилась. После короткого совещания руководство и почетные гости снова собрались на трибуне, пионеры кое-как построились на поле. Замполит ракетной части сказал, что мы сегодня, пусть и в учебном бою, но практически победили Америку, заокеанские ястребы посрамлены, советский народ в едином порыве, и он расскажет про нас боевым товарищам, которые несут службу в каком-то бункере.
Представитель предприятия взял слово и тоже хвалил нас и обещал рассказать всем. И только начальник лагеря – она тоже пригрозила Америке – призналась, что была удивлена сегодня нами до глубины души. При этом нетрудно было догадаться, что по итогам «Зарницы» пострадают не только Соединенные Штаты Америки, но и кое-кто прямо тут, в лагере.
После ужина все отряды собрались на поляне, обозначенной на секретных картах. За неимением победителя «Зарницы» зажигать большой прощальный костер педагогический совет доверил лучшим представителям первого, второго и третьего отрядов. Лучших оказалось довольно много. Награжденные грамотами за песни, за стенгазеты, за трудовые и спортивные показатели подожгли костер, окружив его со всех сторон факелами, сделанными из консервных банок, пакли и солярки. Костер получился замечательный. Баянист дядя Боря наяривал на инструменте нашу не вполне пионерскую, но любимую в той смене песню:
Куба, любовь моя,
остров зари багровой,
песня летит над планетой, звеня.
Куба – любовь моя!
«Родина или смерть!» –
Это бесстрашных клятва…
Под июльскими звездами на берегу большой уральской реки мы так задорно, подпрыгивая и приплясывая, орали о любви к Кубе, что Америка – она как раз просыпалась в этот час на своей стороне света – должна была содрогнуться.