Записки. Том II. Франция (1916–1921)
Шрифт:
И откуда это семя раздора и разделения? И для чего мы делимся? Кто и что нас разделяет? <…>
Усиление власти советов того же характера, ибо творческого в этом ничего нет. Вместо одного воеводы поставили несколько, и все они приказывают. А так как они являются представителями рабочих и солдат, а крестьяне лишь из числа заблудившихся пошехонцев, то власть эта будет проявляться, пока будут солдаты и вооруженные рабочие. Если им будут платить хорошо, они будут усердно приказывать.
Но среди этих элементов населения найдутся и другие, которым лестно будет получать хорошее содержание и приказывать, и может разыграться прескверная история, в которой опять-таки первым страдальцем будет обыватель.
Так как это не институт, то оно не прочно, а так как законы отменены, а масса населения все-таки привыкла к закону, то по прошествии разных мытарств порядок этот станет ему невыносимым, ибо он основан на произволе.
Если Ленин и Троцкий думают, что они таким аппаратом могут управлять, они ошибаются. Командовать, пока будут штыки и пулеметы, могут, но управлять не могут, хотя бы они покрыли Россию сплошь Советами из рабочих, солдат и пришлых крестьян. И в этом большая опасность для жизни России. Их противники социал-революционеры. Понятие о них в России очень изменилось. Вся Россия встала под этот стяг, но кредо их не социалистическое. И откуда их столько взялось?
5 /18 января 1918 года
Все это успеет собраться из числа выборных в Избирательное собрание {118} , соберется, и если власть имеющие допустят их в Таврический дворец под видом избирательного собрания, то что-то начнется другое.
Но это будет только вид избирательного собрания, так сказать, первый опыт в этой области. Будет ли тогда лучше? Я думаю, нет, но, во всяком случае, для дырявой русской казны это, вероятно, будет смертельный удар. И тогда Россия без денег, без армии, будет отдана на произвол судьбы. Ничего не предрешаю, а лишь рассуждаю, свободному обывателю дозволено. Такой исход будет только началом отчаяния, а сколько времени продлится оно, чтобы ум и сердце русского человека обратилось бы за помощью к Господу Богу, это знает Он единый. Но к этому мы должны прийти. Может быть, не совсем этим путем, но прийти должны.
118
…Избирательное собрание… – имеется в виду Учредительное собрание.
27-XII-17/9-I-18
О социализме, о демократии, о революции говорят в городах, где много пройдох и праздных людей. Разговоры эти – средства, чтобы подойти ближе к казенному пирогу, под флагом благодетелей народа или приверженца партии силы. Народ об этом не говорит, а вздыхает, когда ближайшие угодья разрушены и больше взять нечего, а то, что взято, не достаточно, ибо для него лишь одно заманчиво – ЗЕМЛИЦА. И это понятно. Он видит то, что перед ним, и потому берет то, что под рукой. Но лучше ему от этого не будет, и это он очень скоро увидит и очень здраво рассудит, что не стоило и огород городить. Ведь то, что забрано в виде вещей, ему не нужно, и держать это у себя он не будет, ибо это улика поступка, значение которого ему понятно. А через год или два он почувствует, что совсем не хорошо и что от грабежного его поступка ничего, кроме грязи, не вышло.
И это – коллективное чувство всего крестьянства. Другое последствие, и притом неизбежное, – это распри между собой, распри тяжелые и озверелые. А в городах пойдут те же распри на почве, где бы что стащить, чтобы прожить, ибо производительного труда нет, и ввести его в колею будет не так-то легко.
Но источники городских благ очень ограниченные, аппетиты Советов и их разветвлений немалые. Пока будут штыки их поддерживать, продержится, а когда демократические формы правления окажутся без их содействия, все это рухнет – не сразу, а сменяясь, ибо править и жить будут хотеть многие. И в этой анархии жизнь должна течь до тех пор, пока всем до смерти не станет тошно. Я говорю о благополучном царствии настоящего режима.
Может быть Избирательное собрание, если ему суждено существовать, и Совет допустит это существование, и внесет что-либо более отрадное. По-моему, надежд на это нет, и современное состояние должно идти своим путем.
За время этого безладия, там, где найдется куча более энергичных людей, начнутся самоопределения и отделения, и карта Российской Империи будет даже не та, которая изображена во вчерашнем № «Экцельсиора», а иная, с Орловской, Тульской, Рязанской, Новгородской и т. п. республиками. Вырастут они, как грибы, и Петроградские правители окажутся в положении наседки-курочки, высидевшей утят.
Ну а дальше что? Я думаю, тот же хаос и бедствие, но в усиленной степени, что и теперь, до тех пор, пока народ не увидит во всю, что дальше моченьки нет, и тогда явится Избирательное cобрание, или Земский Собор, тогда поднимутся Минины и Пожарские и, помолившись, скажут: «Довольно страдать Российскому царству от беглых воров!» <…>
Но мне надо вернуться к тому, под влиянием каких соображений французское правительство приняло столь оскорбительное для России признание независимости Финляндии. Зачем ей это было необходимо? Какие виды скрываются за этим решением?
Франция не признает большевиков, но она и не отрицает существование России. Большевики признали независимость Финляндии; присоединиться к их решению – это значит косвенно признать большевиков.
Не проще ли было просто их признать, а независимость Финляндии оставить в стороне? Если признавать, что помимо большевиков есть еще и Россия, то ведь ясно, что признание Финляндии независимой именно теперь есть поступок, который в России среди признающих, что Россия еще существует, произведет глубокое потрясение, о значении которого здесь не думали. Или это отплата другу за измену? Но это политика чувств и, наконец, Россия не изменила Франции. Та Россия, которая верна Франции, беспомощно уничтожается и, говоря об измене, надо отнести ее к другим.
Я думаю, что тут что-то не так. Допустим, что газетные сведения верны и французское правительство признало независимость Финляндии. Какие выгоды она от этого имеет и, наконец, какую Финляндию она признала независимой?
1) Признавая так скоропалительно Финляндию независимой, Франция может заручиться ее благорасположением, но к чему оно ей?
2) Если Франция станет на ту точку зрения, что Финляндия была попираема бывшим русским правительством, по мнению запада деспотичным, попиравшим все народы, в том числе: эстонцев, латышей, литовцев, поляков и т. п., и признание независимости Финляндии только первый шаг к освобождению из подобного ига всех этих племен, то наш союз – безнравственный, и Франции идти на него не следовало.
Я думаю, что она на это так не смотрела, хотя о России не только Франция, но и другие имели превратное понятие.
Создание независимой Польши всегда проводилось Францией и раньше, но это имело свои исторические причины и, наконец, симпатии.
Но ведь с объявлением войны, как это не было неосновательно и не государственно, мы сами выступили о единой Польше, правда, под покровительством Русской короны. Акт этот ничем не был вызван и явился результатом того обалдения и дурости, которые охватили наших деятелей, стоящих у власти. Если стремление отделения от своих областей проявлялось нашим правительством до войны, то незачем удивляться, что Ленин и Троцкий всем говорят, чтобы уходили из состава России.