Записки. Том II. Франция (1916–1921)
Шрифт:
Как исторический урок для грядущих поколений России, это хорошо, для настоящих поколений – это несчастье, величайший срам. Так бывает с теми, кто не дорожит ни своей государственностью, ни своим отечеством, ни своим достоинством, ни честью. Разыграли свою подлую белиберду и обрадовались, сделали Революцию. Разве это революция? Разве она была сделана людьми, которые любили Россию, которые дорожили ее государственностью, сложившейся тысячелетиями?
Разве так, скажу, веками подготавливалась Французская революция? Но взрыв худших сил совершился, наверху не было ни власти, ни прозорливости, низы всколыхнулись и, развязанные от всех понятий, связывающих общественную жизнь, грязной волной своих низменных инстинктов разлились и затопили когда-то, и очень недавно, сильнейшее государство.
И смотрящие на это иноземцы, ничего не понимая в том, что происходит, приписывают это исключительно подлым и низким свойствам русского народа. Sales russes, les salopes [39]
39
Низкие, грязные русские.
230
Бурцев Владимир Львович (1862–1942), журналист и издатель, выслан за антиправительственною деятельность. В 1914 г. вернулся в Россию, был арестован и сослан в Туруханский край. С 1918 – в эмиграции во Франции.
231
…Соколов… – вероятно, Сокольников (Бриллиант) Григорий Яковлевич (1888–1939), член РСДРП(б), до 1917 – в эмиграции, делегат I и II Всероссийских съездов Советов, член ВЦИК, нарком финансов (1922–1926), репрессирован.
232
Стеклов Юрий Михайлович (Овший Моисеевич Нахамкис) (1873–1941), в 1917 г. член исполкома Петроградского совета; в 1918 – член комиссии по разработке Конституции РСФСР; в 1917–1925 гг. редактор газеты «Известия».
Сколько нищих обездоленных останется после этой безумной белиберды, затеянной во имя свободы и своеобразной справедливости?
Я оказался в стороне от этих ужасов жизни. Когда это случилось, я был здесь. Через 5 месяцев поехал. Увидел, убедился, что я смотрел в общем хотя верно, но в частностях ошибочно, ибо думал, что весенние воды не разольются с такой стихийной волной, и, увидев воочию в Петрограде, что разложение идет стихийно и неудержимо и что нет препонов его разливу, уехал во Францию, чтобы обождать, когда снова можно вернуться. Небольшие средства я на всякий случай оставил здесь, кое-что мне следовало захватить в России, ликвидировал, как можно было, квартиру и приехал сюда. Здесь, по крайней мере, могу работать для России, в скромной военной роли, а может быть, и в другой. Но и это не удалось, как думал, и теперь хожу и думаю, как попасть в Россию.
Пусть теперь по моим годам, стало еще труднее, а обстоятельства в России с вмешательством немцев стали еще сложнее. Года два скромно, вероятно, продержусь. Но думаю, что обстоятельства жизни скоро должны измениться, принять другой оборот, и, может быть, тогда, даже в 67 лет могу еще пригодиться. Было бы хорошо уехать к концу лета, но куда? В Петроград, но что могу делать, и чем буду жить? В деревню, но существует ли она?
Чувствую, что могу еще работать и быть полезным, но не годен на дело, где требуется большая физическая сила. Неужели все приобретенное за свыше 40 лет разумной жизни, весь опыт жизни и знание людей, должны пойти прахом? Я не умнее других, но, к сожалению должен сказать, что все мои выводы, мои мнения до войны, во время ее и теперь, все оказались верными.
Я задолго видел последствия, которые должны были развиться из настоящего и прошлого, писал о них, записывал, убеждал, когда этому никто не верил. Изучая людей и жизнь и работая всегда для дела, я поневоле приобрел ту способность бесстрастной оценки людей и событий, крупных и мелких, которые для жизни мне казались необходимыми. Я одинаково мог окунуться в высший бюрократический мир и в мужицкую среду, с которой жил близко, чтобы познакомиться с их мышлениями, обычаями и мировоззрениями.
Случайно все члены Царской семьи – ныне налицо – росли на моих глазах, и все проходило перед моими глазами с их особенностями и свойствами. Я их знаю как людей, а не по рассказам, подчас фантастическим. Я никогда не искал их, но судьба столкнула меня близко в области работы с государем, в области работы и близких продолжительных отношений с Николай Николаевичем и все, что их окружало. Для меня это все люди, а не полуфантастические лица, о которых рассказывают в обществе и пишут в газетах небылицы. И мне все кажется, что особый ход моей жизни дал мне многое, чтобы правильно распознать жизнь, ее течения. Я любил и люблю людей. Я никогда не сужу их строго. Я знаю, что мы полны слабостей, но у всякого есть свои достоинства, и обязанность тех, кто должен жить с ними и управлять ими, пользоваться для блага дела последними и не давать ходу первым. Я не люблю, когда мне мешают работать, но никогда не мешаю другим работать самостоятельно, если он работает, хотя бы расходясь со мной в мелочах.
Теперь, однако, нужна другая работа. Способен ли я к ней? Вероятно, до известной степени способен, хотя есть много людей, и я могу назвать их более способными к этому. Но из этого не следует, что путь к работе мне закрыт. Всем будет место, как и в бою, где рядом работает и храбрый и трусливый, сильный и менее сильный, лишь бы мы шли к одной цели.
Прибыло много человек из России. Ваше присутствие абсолютно необходимо, хотя бы на несколько дней, если возможно, возвращайтесь срочно в Париж.
Я им ответил:
Постарайтесь с ними встретиться и напишите. Я отправлюсь немедленно, если будет личное сообщение для меня.
Огорчил я их. Вчера же я написал письмо, в котором объяснил, отчего не еду. Господа привезут сведения, что делается, вернее, делалось месяца 1 1/2 тому назад. Пожалуй, наберут слухи в Швеции. Все это интересно, но не существенно. Есть у них свои проекты, как помочь. Таких много проектов. Лучше пусть войдут в контакт; молодые люди поговорят; пусть оботрутся здесь. Если они с толком, то поеду. Тогда они уже будут спокойнее и рассудительнее.
16-го мая
Моя молодежь меня растревожила и придется ехать в Париж. У них все это сгоряча. Сомневаюсь, чтобы было бы дело. Приехал от М.В. Алексеева. Вот единственно, что побудило меня решиться ехать. Приехал Карпов {233} , не Виктор ли Иванович? Не думаю. Может быть московский Карпов, но его знаю только по фамилии, как общественного деятеля. Поеду в субботу и вернусь в понедельник, в крайности во вторник.
233
Карпов Виктор Иванович (1859–1936), тайный советник. С августа 1915 – член Особого совещания по обеспечению топливом (Осотоп), в 1916 – член Особого совещания по обороне. С 1918 – в эмиграции во Франции.
22-го мая
В субботу выехал и в воскресенье повидал подъесаула Миллера {234} , который приехал сюда по поручению от общественных деятелей Москвы передать Маклакову записки и постановления и, узнав, что делается здесь, вернуться назад. О М.В. Алексееве знал полковник Гутьяр {235} , который долгое время был на Дону. В сущности, у Миллера специального поручения не было.
Все это менее серьезно, чем предполагали молодые люди. Гутьяра не было в Париже. Но личные впечатления Миллера интересны, пережитое тоже. Кто умеет приспосабливаться, тот кое-как проживет. Уже к марту армии не было, были остатки на юге и, вероятно, то, что сидело в запасных батальонах и тыловых учреждениях, которым приятнее было остаться на пайке, при возможности безнаказанно грабить, чем ехать в деревню.
234
Миллер, подъесаул Войска Донского, участник Белого движения.
235
Гутьяр Михаил Михайлович (1869 – после 1919), полковник. В 1917 г. командир 317-го пехотного Дрисского полка, позже участник Белого движения.
Сказать, что проехался даром, не могу, ибо попутно были затронуты другие вопросы, но существенного в смысле ясности положения внутри России немного. Надо знать суть и по всей России. Если бы приехало человек 10 вроде Миллера и из разных мест, было бы серьезнее. Большевистское правительство если не благоденствует, то живет себе и будет жить долго. До Петрограда никому нет дела, и если половина населения помрет от голода, никого это не тронет.
Социал-революционеры собираются, толкуют. Большевики им, наверное, платят. Хотят по-хорошему сесть на место большевиков, но так как хотят работать языком и оплачены, то ждут удобной минуты.