Записные книжки. Воспоминания. Эссе
Шрифт:
Писательница: — Все равно я не могу успокоиться, пока у меня в шкафу хоть одна конфета. Я все равно подхожу и подхожу, пока все не съем. Тогда кончено, и совершенно не страдаю оттого, что у меня нет конфет. Вот я страдаю оттого, что масла нет, — это действительно.
Вторая писательница: — У меня то же самое с конфетами. Я уже запираю от себя — не помогает. Пока они есть — не находишь себе места.
Бухгалтерша: — Знаете, у нас такой диван с верхом в виде шкафа. Так устроено. Мы с ним (с ребенком) спим на диване. У каждого свое одеяло (признак цивилизованности), но спим вместе. Вот он начинает
— Вы куда?
— В Ярославль. Я ведь с цирком.
— А, вы обязаны с цирком. Что же, весь ленинградский цирк едет?
— Нет. Там ведь группы. Такая система.
— А вы что делаете в цирке?
— А у меня работа неинтересная (стесняется) — бухгалтером. Мне сейчас предлагают в одном высшем учреждении — хорошие условия. Но я решила ехать. Все равно, пока знаешь, что оно не стоит в шкапу и нельзя подойти и сварить, — все равно сыт не будешь.
— Нет, там хорошо кормят. Вы были бы сыты.
— У меня в Ярославле мама. Она пишет, что все есть. Все бросай, приезжай поскорее. Я когда прочла это, так захотелось ехать.
Третья писательница (энергичная и принадлежащая к блокадной аристократии): — Так надоели эти каши.
— О! Уже надоели. А мне бы так побольше.
— Нет, я уже не могу. Заелась. Я никогда в жизни столько не ела. Дома были вечные разговоры: Ниночка, съешь, мамочка, съешь, ты ничего не ешь. Я съедала утром чай с булкой и маслом — и до вечера. Вообще не было времени. Теперь я ем. Меня развезло от этих каш.
— Безобразие, что здесь теряешь столько времени.
— Да, чтобы что-нибудь получить в буфете...
— Я беру в буфете только когда нет очереди. Что очень редко. Я просто не могу себе это позволить. Я предпочитаю заплатить тридцать рублей за эту сою... Это неслыханно, что нас здесь заставляют терять два-три часа.
— Главное, чем больше народу уезжает, тем больше народу обедает.
— Самое интересное, что те, кто здесь обедает, не только не писатели, но даже не читатели. Вы посмотрите.
— Я уже думала — если б у нас было столько произведений, сколько здесь обедающих.
— Я еще не знаю, выиграли ли бы мы на этом.
— (Смех.) Верно. Но вы посмотрите — это не только не писатели, это даже не читатели.
— Я вчера опять выступала в госпитале. Они так принимали, так принимали. Даже нельзя было себе представить. Я с ними разговаривала. Какие люди! какие люди.
— Вы что же читали?
— Рассказики свои. Просят постоянно бывать. Они уже там знают, как я отношусь к кашам, и стараются дать что-нибудь другое. Я вообще стараюсь отказываться. Но неудобно.
Между писательницами и бухгалтершей из цирка идет обычный блокадный разговор о голоде, о распределении еды,
Но демонстрировать свое превосходство приходится все на том же блокадном материале. Мерилом ценности оказывается та же надоевшая каша, которую заменят «чем-то другим».
За другим столиком:
— Это хорошо. Но мне надоели эти повторяющиеся концовки. Это очень нарочно.
— Да, то есть вы стоите за кольцевые обрамления...
— Ну да, два раза перемывается его судьба, и оба раза из-за крысы. Это, конечно, возможно и это могло быть. Но когда это написано...
— Нет, почему. И это очень просто, хорошим русским языком. А. говорит, что это бирсовская тематика. А по-моему, она достаточно русская. Написано даже не по-горьковски, потому что Горький цветистый. Я бы сказала, что-то купринское.
— Нет, но меня раздражают эти концовки. Даже не то, что написано, а что именно А. это выдумал.
— Очевидно, нельзя читать рассказы своих знакомых. К сожалению, все знакомые.
За этим столиком гордятся тем, что среди разговоров о еде ведут разговор знатоков, со специальной терминолигией. Одна из разговаривающих, всегда голодная, жадно подтирает кашу из тарелки, но у нее многолетняя инерция литературных изысков (кольцевое обрамление). А другая раздражена тем, что в психологические тонкости пустился А., ее знакомый, который, по ее мнению, не лучше, чем она, хотя сам думает, что лучше.
Сегодня в столовой дежурит (деловито движется между обеденным залом и кухней) председательница общественной столовой комиссии Н. С. Н. С. — сверхинтеллигентка, училась в Сорбонне, в Париже. Там же почему-то окончила кулинарные курсы. Дифференциальным сочетанием интеллектуальной и кулинарной изощренности всегда гордилась. Сейчас же кулинарное начало стало средством победы над обстоятельствами. Н. С. ходит оборванная, запущенная, но совершенно не унывающая. Она с удовольствием говорит о деталях приготовления пищи. И с блокадным материалом у нее принцип обращения такой, как если бы это была спаржа и брюссельская капуста. Это тоже способ преодоления блокадного нигилизма; одолевали его люди по-разному — бреясь, читая научные книги.
— Обращаюсь к вам как к кулинарному авторитету — что делать с таким салатом?
— Собственно, его нужно выбросить.
— Вообще говоря — да. Но учитывая обстановку...
— Учитывая обстановку, его можно стушить.
— То есть это уже будет не салат...
— Конечно, разве можно есть как салат такую горькую гадость. Его нужно отварить, как варят брюссельскую капусту.
— Да, я от кого-то слышала.