Записные книжки
Шрифт:
На мой взгляд, можно весьма убедительно доказать, что во всех своих поступках люди руководствуются одной целью — получить удовольствие. Самое это слово царапает слух пуритан, а посему многие предпочитают говорить о счастье; но ведь счастье есть не что иное как длительное удовольствие, и если осуждается одно, то и второе тоже заслуживает осуждения: разумно ли называть прямую линию хорошей, если все составляющие ее точки порочны? Удовольствие, разумеется, не состоит из одних лишь чувственных наслаждений, хотя тут важно отметить, что именно их подразумевают обычно под словом «удовольствие». Для обычного человека эстетические радости, творческое удовлетворение, восторги воображения куда бледнее ярких
Некоторые, подобно Гете, полагают, что лишь гармония составляет смысл жизни; другие, подобно Уолтеру Патеру, считают важнейшей целью жизни красоту. Но, призывая людей развивать свои разнообразные способности и принимать жизнь во всех ее проявлениях, Гете в сущности проповедует беззастенчивый гедонизм, ибо чем всестороннее развит человек, тем, несомненно, полнее его ощущение счастья. С моей точки зрения, возводить красоту в цель и главное предназначение жизни несколько глупо: эта теория хороша только при благоприятных обстоятельствах, а в случае беды от нее мало проку; оплакивавшая своих детей Рахиль была безутешна, а меж тем закат в тот день был не менее великолепен, чем всегда.
Совесть.На ее власть очень точно указывал в комментарии к «Оправданию» Джон Генри Ньюмен: люди «предпочитают ошибиться, но в согласии с собственной совестью, нежели поступить правильно лишь по велению разума».
Богословы утверждают, что науке где-то положен предел, перед которым ей суждено признать свое бессилие. Но разве с религией дело обстоит лучше? Отнюдь нет, о чем говорит и известное изречение Тертуллиана: «credo quia absurdum est». [6]
6
Верю, ибо абсурдно (лат.).
Если религия ставит своей целью воспитывать высоконравственного человека, то, покуда ей это удается, сами догматы веры не имеют большого значения; а отсюда следует, что людям предпочтительнее принимать религию той страны, где им выпало родиться. Зачем же тогда миссионеры отправляются в Индию и Китай обращать в свою веру людей, у которых уже есть вера, причем очень неплохо выполняющая основную функцию религии? Возможно, в Индии найдется мало индусов, а в Китае буддистов, вполне отвечающих высоким нравственным требованиям индуизма или буддизма, но это еще не основание мешать им жить своей жизнью; как все мы знаем, очень немногие христиане живут по христианским заветам.
Или, может быть, миссионеры полагают, что Бог осудит на вечные муки всех тех, кто не придерживается данной веры? В таком случае не удивительно, что, по их пониманию, мы бранимся и сквернословим, восклицая: «Боже правый!»
Интересно было бы показать, что страх смерти — чисто европейский недуг; заметьте, с каким бесстрастием и хладнокровием ожидают ее жители и Востока, и Африки.
Совершенство есть не что иное, как полное приспособление к окружающей среде; однако среда эта постоянно меняется, и потому совершенство неизбежно преходящее.
В сознании человека глубоко укоренилось представление, что всякое новшество дурно; это особенно заметно проявляется у детей и дикарей. Потребности у дикарей ограниченны, одежда обходится им дорого и предназначена служить долго; художественные наклонности у них не развиты; не мудрено, что им свойствен консерватизм. В то же время человеку присуща тяга к переменам как таковым, и в цивилизованной стране она берет верх над древними страхами. У цивилизованного человека есть множество способов удовлетворить эту тягу к новизне: одеждой, например, —
Одно и то же предложение никогда не производит на двух людей одинакового действия, и первые мимолетные впечатления от любого из составляющих его слов будут у них совершенно различными.
Никто пока еще не доказал, что Аполлона и Афродиты в природе не существует; просто-напросто, когда вера в них перестала отвечать уровню интеллектуального развития людей, она постепенно угасла.
Человеческое достоинство.Когда из безграничного тщеславия человек произвольно приписывает себе превосходные качества, он, в общем-то, мало чем отличается от правителей мелких восточных стран, каждый из которых официально именует себя владыкой Земли и братом Солнца.
Скептическому подходу к идеям своего времени нельзя отказать в мудрости. Представления, в течение многих веков казавшиеся столь верными, столь обоснованными, нам видятся явно, до нелепого ложными. Аргументы же в пользу господствующих в наше время теорий кажутся в высшей степени убедительными и разумными, и мы не допускаем мысли, что они могут быть столь же ненадежны, что и те, в ошибочности которых мы уже удостоверились. Не исключено, что нынешние воззрения ничуть не более истинны, чем идеи восемнадцатого столетия о природном совершенстве человека.
Разговор шел о В. Ф., которую все прекрасно знали. Она опубликовала томик страстных любовных стихов, посвященных явно не мужу. Всех веселила мысль, что ее роман протекал под самым его носом; окружающие отдали бы что угодно, лишь бы узнать, что почувствовал муж, прочитав наконец эти стихи.
Эта запись подтолкнула меня к созданию рассказа, который я написал сорок лет спустя. Он называется «Жена полковника».
Добродетели ценятся в зависимости от того, насколько они полезны обществу; а посему храбрость ставится выше благоразумия; человека, без всякой нужды рискующего жизнью, люди назовут славным малым, хотя и сорвиголовой. В храбрости проявляется душевная широта, а в благоразумии чувствуются хитрость и скупость. Зато слабость к спиртному не столь заметно влияет на общественное благоденствие и потому вызывает смешанные чувства. Если эта слабость не чрезмерна, она отнюдь не порицается (во всяком случае, в Англии), и мужчины не без самодовольства рассказывают, как напились в стельку. Пьянство принято осуждать лишь тогда, когда оно доставляет неудобства окружающим. Люди снисходительны к слабостям, которые могут быть им так или иначе выгодны: пустого бездельника, растрачивающего в бессмысленной погоне за удовольствиями время и деньги, будут звать добрым малым, а в крайнем случае скажут, что он — злейший враг самому себе.
Каждое поколение считает отцов и дедов энергичнее и добродетельнее собственных современников. Стенания о том, что люди теперь совсем не те, что прежде, можно обнаружить у Геродота, у писателей конца Римской республики, у Монтеня и у нынешних авторов. Дело в том, что человек ненавидит перемены и страшится их. Меняются лишь обычаи, а не люди.
Надо особенно настороженно относиться к тем идеям, которые кажутся наиболее самоочевидными и не требующими доказательств: они общеприняты, мы с детства наслышаны об их истинности, все окружающие принимают их беспрекословно, и нам поэтому в голову не приходит поставить их под сомнение. Тем не менее именно эти идеи и надо в первую голову взвешивать очень тщательно. Гипотезы одного поколения часто у следующего считаются нормой, сомневаться в которой нелепо. Однако идущее следом третье поколение отвергнет их как бесполезные, устарелые и глупые домыслы.