Запомни это число!
Шрифт:
– Встаньте в очередь, гражданин! – продавщица Пашки Клюева не боялась, ни шуток его подлых, и смотрела поверх голов бесстрастно, как вооруженный милиционер.
– Правильно, Клавдия. Так его! – бабам спешить некуда, им бы подольше удовольствие растянуть. – Мужики-то в поле, на тракторах пашут, а он с утра за бутылкой, да еще без очереди! Не барин! Пусть постоит.
– На меня дружбан занял, вот он, – Пашка подмигнул Борьке.
– Дружбана нашел! Дружки твои по тюрьмам сидят!
– Да, занимал, – подтвердил Борька, чувствуя, что иначе ему до хлеба никогда не добраться. – Покупайте, дядя Паша!
Все смолкли. Правда оказалась на стороне нарушителя.
– Вот! – Пашка подвинул продавщице деньги. – Давай бутылку.
Та деньги взяла, но отоваривать не спешила.
– Еще рубль! Ты с прошлого раза должен.
– Не томи, Клава. Я тебе позже занесу. Люди волнуются, выходной день, а ты ругаешься.
– Я свое дело знаю, – сказала продавщица холодно. – А ты порядок нарушаешь. Или рубль давай, или не задерживай очередь. Забирай свои деньги. Обед скоро, граждане! Больше не занимать.
– Не будь змеей, Клавдия. – Пашка тоже злился. – Личные счеты сводишь?
– Будешь оскорблять? Я тебя в милицию, в район поедешь.
– Давно пора, – торжествовала очередь. – Житья нет от пьяниц.
– Возьмите с меня рубль, вот, – потеряв терпение, Борька положил трешку на прилавок. – Мне две булки хлеба, белого.
Продавщица глянула недоверчиво, отпустила довольному Пашке бутылку водки, тот умчался. Борька получил, наконец-то свой хлеб, взял сдачу за вычетом рубля, направился домой. Почему так сделал? Долгую очередь выстоял, минута-другая ничего не решала, а вот бабка насчет сдачи была привередлива, она копейку каждую посчитает. Ничего! Скажет, что лимонад купил и выпил, три бутылки. Бабка рассердится, говорит, что лимонад для детей, как вино для взрослых. А может, у него сдвиги начались? Обострение. Как-то очень странно Пашка подмигнул, будто другу своему, а Пашка-то вор!
Вор-рецидивист. Звучало страшно, и очень солидно. Борька рос без отца, от которого залетали смешные алименты, десятка по полтора-два рублей, и то реденько, раз в полгода, иногда и того не было, мать стыдилась получать на почте, бабка ворчала. А Борьке плевать было на деньги, ему нужен был сам отец, а он Юрия Палыча видел только на фотографиях. В его семье мужиков вообще не было, дедов в войну выкосило. По всей деревне у всех так, дедов не осталось, но отцы имелись. Трудно жить без отца, пусть даже пьяницы, не хватало поддержки. Мать и бабка не советчики, вот и получилось, что дефицит мужского общения создал в Борькиной душе благодатную почву для дурного зерна, что бросишь, то и вырастет.
Он вышел из магазина, спустился по проулку, свернул за угол, направляясь к дому. Только миновал крыльцо уже другого, промтоварного магазина, который по воскресеньям не работал, как увидел в больших воротах Пашку. Очевидно, тот его поджидал.
– Слышь, сосед! Иди-к сюда, – Пашка мотнул головой вглубь двора.
Борька автоматически огляделся, не видит ли кто, двор-то магазинный, хоть и заброшенный. Пашка закрыл за ним тяжелые ворота и ногой придвинул чурку, чтобы сами не открывались.
– Чего, дядь Паш?
На улице было жарко, а здесь, во дворе, царила вечная прохлада. В детстве Борька частенько сюда забирался. Двор давно заброшен, товар принимали с парадного крыльца, а здесь росла густая крапива выше головы, валялся разный ненужный хлам, пустые ящики и коробки. Тут особый мир.
– Да ты не бойся, – Пашка хохотнул. – Поговорить надо. По делу!
– Да я не боюсь.
Пашке было лет тридцать. Словно оправдывая птичью фамилию, Клюев напоминал большого воробья. Соломенного цвета волосы, которые он, пребывая на свободе, никогда не стриг. Постоянно озирающаяся лохматая голова с лицом, похожим на рябую картофелину, приплюснутый нос, и сам весь какой-то нахохленный. Кулаки засунуты в карманы старого пиджака, расклешенные брюки, совсем от другого костюма, и рубашка с вывернутыми наружу лацканами и манжетами, так одевались, наверно, когда Пашка был молодым, еще до посадки. Однажды полученное представление о моде таким и осталось, он до старости так одеваться будет. Пашка заговорщицки подмигнул.
– Пошли, – позвал он и, не оглядываясь, зашагал через кусты прошлогодней крапивы. Борька пошел за ним. За сараем, возле высокой кучи пустых ящиков, стояла чурка, покрытая обрывком оберточной бумаги, на ней откупоренная бутылка водки и граненый стакан. Пашка сел на перевернутый ящик и гостеприимно сказал, указав на другой ящик:
– Присаживайся, сосед.
В обстановке посреди хлама, за глухим забором, куда не долетали звуки с проезжей улицы, они словно находились в сказочной гостиной, вроде как у черта за пазухой.
– Чего хотел, дядь Паш? – Борька не спешил располагаться. – Меня с хлебом ждут.
Для подтверждения показал авоську с хлебом. Пашка вынул из кармана сжатый кулак, из которого выскочило лезвие ножа. Услышав резкий щелчок, Борька вначале попятился, но испытующий Пашкин взгляд, тот наблюдал за реакцией, его взбесил. Он потупил голову, отыскивая среди хлама подручное средство, увидел ребристый прут, стержень арматуры, торчащий из-под прелой листвы.
– Резани хлеба, сосед, – Пашка осклабился, показав щербатые зубы, положил нож.
Борька вынул из сумки буханку, резать булку нельзя, потом с бабкой объясняться, отломил добрую краюху, протянул Пашке. Тот положил хлеб на чурку и распустил на ломтики.
Конец ознакомительного фрагмента.