Запомни эту ночь
Шрифт:
Ее порывистое движение прервал Филипп, схватив ее за руку и заставив снова сесть рядом с ним.
— Ты сказала, что была безумно влюблена в меня, когда мы поженились… Это ложь, я не видел доказательств.
Еще одно обвинение? По-видимому. Но мягко сказанное. Филипп отпустил ее руку. Он высказался, и теперь она может уйти? Или он хочет, чтобы она защищалась? Или ему безразлично? В любой момент она может расплакаться, а это очень унизительно для нее. Она этого не должна допустить.
— Ты уже знаешь, как все было, Филипп. Но я напомню. — От обиды в голосе ее было слишком много язвительности. Пришлось перевести дыхание и смягчить тон. — Когда мы поженились, я представляла собой некий анахронизм, существо из девятнадцатого века, живущее в двадцатом. Воспитывал меня деспотичный отец, образование получила монастырское и не имела опыта общения с мужчинами, за исключением, конечно, отца, Пола и старшего брата Кэтрин. Отец вообще считал, что женщины только для того и существуют на земле, чтобы обслуживать мужчин, и больше они ни на что не годятся.
Она залпом выпила кофе и чуть не разбила блюдце, возвращая на место чашку.
— Мне было восемнадцать, когда я окончила школу. Отец убедил меня, что мой долг остаться в доме и заменить приходящую прислугу, которая вела хозяйство в доме после смерти мамы. Так что, когда я познакомилась с тобой, уровень моего самосознания был весьма низким. Я по уши влюбилась в тебя, но понимала, что я тебе не ровня. У тебя было все, чего не было у меня: богатство, происхождение, огромная самоуверенность.
Тем не менее она вышла за него, потому что отчаянно любила. Знала, что он ее не любит, но чувствовала его увлеченность ею, а для нее это было дороже, чем беззаветное обожание кого-либо другого.
— Значит, я оказался объектом весьма запоздалой подростковой влюбленности, — подытожил Филипп со скучающей улыбкой, определив таким образом чувство, сгубившее ее. — Так почему все-таки не задалась наша семейная жизнь? Лично я делал все, что в моих силах, создавая тебе благополучную жизнь, свободную от всяких забот. Разве я не старался помочь тебе войти в новую для тебя роль в новой для тебя жизни.
— Ты старался помочь?! — усмехнулась Мишель. — Оставляя меня на мать и теток, пока сам разъезжал по всей стране?
— Разъезжал по твоим делам, — резко осадил ее Филипп. — Пришлось разбираться в той финансовой путанице, которую оставил тебе в наследство отец. Нужно было проследить за продажей дома, встречаться с юристами и кредиторами. Вряд ли тебе это доставило бы удовольствие. А главное, тебе была предоставлена возможность войти в новую семью, поближе познакомиться с моими родными, начать приготовления к свадьбе. Так что, пожалуйста, не возводи на меня напраслину, будто я вел себя неправильно.
— Отчего же? Ты вел себя точно так же, как и мой отец. Высокомерно и самонадеянно, — ответила Мишель. — И не смотри на меня так обиженно. Три года назад я не умела высказывать свое мнение, а теперь умею! Ты решал, что мне нужно, не спрашивая, чего я хочу. Я была так хорошо выдрессирована, что даже мысленно не пыталась возражать. И поступала так, как мне велели. И страдала от этого. К тому времени, когда мы поженились, мне основательно внушили, что я недостаточно хороша для тебя по всем параметрам. Ни красоты, ни денег, ни благородного происхождения! — Вспомнив, как ее унижали, Мишель еще больше разозлилась, голос ее зазвенел. — Зато ты, разумеется, совершенство! Правда, с тобой трудно, вот и на мне ты женился, чтобы досадить своим родным. Я слышала это изо дня в день. Ты мужчина сексуальный и опытный, я тебе скоро надоем. Как только я рожу наследника усадьбы, мне определят содержание и уберут с глаз долой.
После ее горячего монолога, в котором она впервые выплеснула то, что накопилось за годы, проведенные в усадьбе, наступило напряженное молчание. Филипп сидел застывший как изваяние, глаза его потемнели, а когда он заговорил, голос его был тихим и угрожающим:
— Кто тебе это говорил?
— Какое это теперь имеет значение? — Мишель ощутила внутреннюю пустоту, словно из нее душу вынули.
Вспомнив свои страхи тех лет и как ей их внушали в расчете на то, что она откажется от свадьбы, Мишель снова пришла к тому же выводу: они с Филиппом и по культуре и по социальному положению принадлежат к разным мирам, а то, чем она жила последние недели, всего лишь фантазии, пустые мечты.
— Для меня имеет. Скажи мне, — настаивал Филипп.
Все тот же приказной тон, устало подумала Мишель. А впрочем, какого черта?! С какой стати ей выгораживать женщин усадьбы? Все равно он не поверит ей, если успел обвинить в таких позорных грехах, как меркантильные расчеты и распутство. Ну обзовет еще разок-другой лгуньей, какая разница?
— Твои тетки, — ответила она. — К чести твоей матери, она не принимала участия в таких узкосемейных дискуссиях… Свое отношение она выражала холодной вежливостью.
— Черт возьми! — Филипп сорвался с места. — Это я выбрал тебя… Как они посмели?! — рычал он.
Мишель содрогнулась. В гневе Филипп представлял собой довольно впечатляющее зрелище: глаза сверкали, ладони сжимались в увесистые кулаки. Хорошо хоть не обозвал ее лгуньей, наговаривающей на благородное семейство. Мысль эта немного согрела ее, и робкая надежда шевельнулась в глубине ее души, когда он вытянул в ее сторону руки и тихо сказал:
— Иди ко мне.
Она подошла, как всегда покорная его воле. Оказавшись в кольце его рук, она прислонилась головой к его плечу. Сердце ее задрожало от любви и готово было воспарить от счастья, когда она услышала:
— Теперь начинаю немного понимать. К тому времени, как мы отправились в свадебное путешествие, твое чувство уверенности в себе, и без того слабое, было окончательно уничтожено. Оказавшись наедине с опытным мужчиной, который, определив содержание, собирается сплавить тебя с глаз долой после выполнения супружеского долга, то бишь рождения наследника, ты замкнулась в себе. Естественно, ты отказалась заниматься любовью со мной, ведь это могло привести к беременности, а тебе не хотелось провести остаток жизни в роли отверженной жены под пристальной опекой женщин, которые успели дать тебе понять, насколько ты им неугодна.