Запомни запах маттиолы. Повесть и рассказы
Шрифт:
Когда они поженились, до войны или уже после войны, сказать теперь трудно, но, помнится, в первые годы что-то не находился у них общий язык, и частенько Лида ходила с синяками и перебивалась по соседям, хотя Контуженый вроде и не пил больше, чем другие , и были у них нередкие минуты просветления.
–Что ты ему все терпишь? – допытывались любопытные соседки. – Может, ему что-нибудь отбило там, на войне?
–Ой, як вам не соромно, тетя Марфино, це казати, – увиливала от ответа Лида. – Чого в жизні не буває! Жінка не бита – як посуда не мита – тоже не файна… (Ой, как Вам не стыдно, тётя Марфина, так
Детей у них так никогда не было, может быть, из-за детей и весь этот сыр-бор и происходил в первые годы.
А потом как-то сразу все вдруг у них в семье переменилось в лучшую сторону. Словно солнце взошло, и стало им вдвоем все ясно и тепло. Контуженый с Лидой всегда ходили под ручку , и он почти перестал пить. И вроде улыбка стала появляться у него на лице чаще.
–Ну, що там твій Контуженый робе? (Ну, что там твой Контуженый делает?), – спрашивала теперь та же соседка, пытаясь проникнуть в тайны их взаимоотношений, словно какой-нибудь Штирлиц.
–А він не контуженый (А он не контуженый), – весело отвечала Лида, смахивая с глаз вылезшую из-под платка прядь волос. – Вин – нормальный. Тільки – нещасливий (Он – нормальный. Только – несчастный).
Так или иначе, но перестали слышаться из их хаты мат-перемат, пьяные крики или слова песни: «Дальневосточная – дивизия – раз-два, раз-два!» и наступила полоса дружной совместной жизни, которой кое-кто мог бы и позавидовать.
У Контуженого постепенно появилось и стало множиться хозяйство, он пошел на курсы трактористов, получил трактор, а механизаторы стали тогда зарабатывать совсем даже неплохо.
И война все отдалялась и отдалялась, год за годом и десятилетние за десятилетием…
6
Теперь трудно предположить, или, тем более, восстановить до тонкостей, что именно тревожило и преследовало его в послевоенные годы. Односельчане, бывшие с ним на войне и хорошо знавшие, как кто вел себя в самых разных ситуациях, ничего плохого сказать о нем не могли. Был он быстр, находчив, смел. Приходилось и в разведку ходить «за языком», и санинструктора замещать.
Однажды в бою во время сильного наступления немцев на наши позиции он выполнял обязанности санинструктора. Немцы уже-уже могли захватить нашу высотку, а вместе с этим и решить участь горстки оборонявших ее бойцов. В самый ответственный момент вдруг захлебнулся наш пулемет. Контуженный с санитарной сумкой на плече залег за пулемет и решил исход боя.
Приходилось ему и боевых товарищей хоронить, и трупы своих и чужих в разных ситуациях и позах видеть, и быть свидетелем величайшего героизма и самых диких случаев, которые могут быть только на войне.
Довелось ему шагать по усыпанным цветами улицам освобожденных европейских столиц и выслушивать адресованные ему слова Благодарностей товарища Сталина. И поэтому после войны, в дни торжественных праздников награды свои он носил с достоинством и гордостью. И, слыша хвалебные слова в свой адрес, их не опровергал, а реагировал на них каким-нибудь положительным кивком. А в ответ на перешептывание тех, кто впервые видел его в полном параде: ««Орден Славы». «За отвагу»…» – только усмехался.
Никто не мог его ни в чем упрекнуть. И сам себя он тоже не мог ни в чем упрекнуть. Ни как гражданин, ни как солдат, ни как христианин. Он принял присягу и выполнил ее. Он пришел с войны победителем и освободителем. Его заслуги признаны его страной и всем миром. Он прошагал по Европе сотни и сотни километров, и этот путь не всегда напоминал санаторную прогулку.
Ему приходилось часами стоять по колени в холодной воде в траншее рядом с плавающими здесь трупами своих и чужих. Приходилось с криком «ур-р-ра!» бежать навстречу смерти, падать в грязь, подниматься, опять падать, вставать, идти, ползти, кататься по земле. Приходилось колоть штыком и хрясать кого-нибудь по башке изо всей силы прикладом, кричать, плакать, смеяться, стонать, шептать, проклинать, дико хохотать и тихо молиться Богу, Иисусу Христу и Божьей Матери. Приходилось спасать друзей, прикрываться телами убитых врагов, видеть кровь, смерть, несчастья, стоять «смирно», спать под музыку артиллерийских разрывов. Приходилось пить фронтовые «100 граммов», не иметь по двое – трое суток маковой росинки во рту. Довелось восседать в Императорской ложе Венской оперы, быть неделями немытым и завшивленным, а потом – чисто выбритым, в свежевыстиранной гимнастерке гордо шагать с вытянутыми вперед носочками начищенных сапог на параде, который принимал сам генерал Иванов!
А однажды к ним на позиции прибыл Маршал Жуков Георгий Константинович и прошел мимо Контуженого метрах в пяти и, увидев его, кивнул лично ему головой, вот не поверите, но это – чистая правда! Кивнул так, как бы говоря: «Держись, мол, Контуженый, не дрейфь, все будет хорошо!»
И вот, в дни послевоенных всенародных торжеств, отрываясь от своего трактора, от солярки, солидола и запасных частей, от кружки подкрашенного жженым сахаром кипятка на полевом стане под названием «чай», от повседневных забот, направленных на то, чтобы заработать себе на кусок хлеба, да еще, желательно, с маслом, отрываясь от всего этого и надевая пиджак с наградами, он вспоминал, кто есть на самом деле он – Контуженый. Кто он есть на самом деле и сколько он перевидел, перечувствовал и пережил за этот год войны, с апреля 1944-го по май 1945-го, имея в то время неполных ДЕВЯТНАДЦАТЬ лет!
И, проходя в колонне ветеранов, он, незаметно для себя, выпрямлялся, и фигура его, уже склонная к позиции вопросительного знака, переходила, насколько это возможно, к позиции знака восклицательного.
А когда грянет духовой оркестр «Прощание славянки», да двинется вперед колонна, да блеснут на солнце медали да медные трубы – как будто и не было этих послевоенных периодов, и – ты снова молод, товарищ младший сержант!
7
Рядовой 198 гаубичного полка блестяще-победоносной, пардон, наголову разбитой и позорно бежавшей армии вермахта Иоганн Лемке появился в первый раз в комнате у Контуженного как-то незаметно.
Он сказал «Guten Abend»(«Добрый вечер»), робко присел на край табуретки и стал смотреть молча на Контуженого.
Контуженый взирал на рядового Иоганна Лемке с большим удивлением. Он непрошенных гостей не слишком уважал вообще, а тут никак не мог вспомнить, видел ли он когда-нибудь этого кадра. Затем удивление сменилось законным любопытством:
–Чого присунув? (Чего приперся?), – спросил Контуженный рядового немецкой армии Иоганна Лемке. – Мне кажется, у нас все ясно. Итоги подбиты, претензии не принимаются. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. А поэтому: Кру-гом ! И – ауфвидерзеен! (aufwiedersehen – до свидания)!