Запредельность

Ясминска Надея

Он долго изучал мою находку и делал какие-то анализы, затем сказал мне:

– Занятный сувенир. Где ты его раздобыл? Клянусь, это листья падуба парагвайского, обработанные вяжущим составом для скрепления волокон. А застежка из золота. Тончайшая золотая проволока искусной работы.

Я затаил дыхание и, наконец, спросил:

– А где растет падуб парагвайский?

– Ну… – Учитель пожал плечами. – Южная Америка. Бразилия, Аргентина, Уругвай и Парагвай.

Стоило ли говорить, что эти слова показались мне песней!

Возможно, те страны и не имеют никакого отношения к моим человечкам. Но сердце подсказало, что

мне нужно отправиться именно туда.

Пока на этом и заканчивается моя история.

Я перешел в класс, где изучают испанский язык. И постоянно читаю книги о Южной Америке, чтобы, как только я окончу школу и накоплю достаточно денег, отправиться туда. Но моей любимой книжкой остается «Путешествия Гулливера», где я храню свою маленькую находку.

Помните, я говорил в начале, что в сказке мне уготовано совсем другое, такое привычное место? Так вот, о лучшем я не мог бы и мечтать. Потому что это особенная сказка, моя, где мне предстоит самая интересная роль – быть просто собой.

КРЫЛЬЯ БАБОЧКИ

Дверь открыла женщина средних лет с поджатыми губами и хмурым, оценивающим взглядом из-под тяжелых век. Она пригласила войти и повела по коридору, где витал характерный, чуть сладковатый запах застоявшейся воды. «Старость», – коротко объяснила женщина тоном хозяйки, извиняющейся за свисающие обои или выцветшую обивку. Но девушка, шагавшая за ней, знала, что это слово относится не к вещам.

Вскоре они дошли до кабинета. Там были заполнены нужные бумаги. После женщина заварила чай и, деловито размешивая сахар, заявила:

– Скажу прямо: не думаю, что ты задержишься здесь надолго. Все идеалы и готовность посвятить себя благому делу… Они разбиваются в первую же рабочую неделю. В этих стенах нет никакой поэзии – только, так сказать, сплошная проза жизни. Утки, подгузники, еда по всей комнате, крики и капризы. Всякое бывает. В конце концов, тут тебе не санаторий, а дом престарелых.

Девушка молча кивнула. Она казалась совсем юной, почти ребенком: на вид ей можно было дать не больше восемнадцати, хотя в карточке значилось двадцать два. Густые волосы чуть выбивались из строгого пучка, глаза за коричневыми стеклами очков смотрели спокойно и серьезно. Старшая сиделка вздохнула и протянула ей брошюры.

– Вот правила и расписание. Инструменты, перчатки, халат – все в этом шкафчике. И еще совет: купи себе беруши. Некоторые из них так много разговаривают, что голова идет кругом. Приходится в буквальном смысле затыкать себе уши, чтобы отработать смену. Это вовсе не жестоко – старики разговаривают сами с собой, они не ждут от тебя ответа. Просто время от времени кивай, вот и все.

Практикантка улыбнулась и спрятала бумаги в сумку.

– Спасибо за совет. Но я хочу слушать.

На следующий день она уже разобралась, в каком порядке совершать обход. Двух шумных старушек удобно было навещать в первую очередь. Стоило их убедить, что горечь в желудочных смесях вовсе не от крысиного яда, а от коньяка, как они успокаивались, выпивали все залпом и начинали мирно решать кроссворды. Затем нужно было посетить лежачих. И в конец этой очереди девушка поместила одинокого старика в инвалидной коляске, потому что так можно было проводить с ним больше времени.

Этот старик

не шумел и не капризничал, не украшал себя обедом и не грозился засадить всех в тюрьму – то есть, в общем-то, не доставлял особых хлопот. Но, похоже, именно его имела в виду старшая сиделка, когда предлагала купить беруши. Он постоянно что-то говорил – тихо, размеренно, хорошо поставленным голосом, – и было ясно, что его не очень-то волнует реальность, в которой он живет. Сухой, сгорбленный от времени мужчина безропотно ел все, что дают, давал одевать себя в любую одежду и не морщился при уколах. Ведь на самом деле он жил не в маленькой комнатке с безвкусно окрашенными стенами – сюда лишь изредка заходил в гости, – а где-то далеко, за завесой многих десятков лет.

– Разве не странно, – начал старик, едва девушка открыла дверь. – Я начисто забыл, что ел на завтрак, но прекрасно помню, как в день моих самых первых школьных каникул мама приготовила пирог с черникой и сметанной заливкой. Мне кажется, куски исчезали прежде, чем я успевал положить их в рот. Сейчас никто не умеет правильно готовить сметанную заливку, а я до сих пор ощущаю ее на языке. Ну разве это не странно?

– Нет, ничуть, – мягко сказала девушка.

Старик слегка вздрогнул. Вероятно, он не привык, что ему отвечают. Но тут же собрался и, рассеянно протянув руку для измерения давления, продолжил:

– А зимой мы с сестрой лепили пельмени. Тесто и начинку делала бабушка, мы просто заворачивали. Соревновались, у кого больше получится. Я не давал повязывать себе фартук – в такие жуткие цветочки – и все время пачкал рубашку мукой. Пятьдесят пельменей, шестьдесят… Есть рекорд! Можно было одеваться и идти гулять во двор. С Анькой. Да, с Анечкой…

Голос старика дрогнул. Он весь сжался, сморщился и принялся разглаживать складки на своих бесформенных брюках. Девушка ласково погладила его по руке.

– Вы, наверное, не знали Анечку, – тихо произнес он. – Мы с детского сада дружили, были не разлей вода. Мальчишки со двора дразнили нас женихом и невестой, но Аня таких оскорблений не спускала: чуть что – сразу в глаз! Летом мы мастерили ролики, зимой строили крепости. У нас были свои тайники на улице. Потом мы пошли в один и тот же класс, помогали друг другу, давали списывать. Но однажды все закончилось.

Старик с шумом вобрал в себя воздух, и юная сиделка не сразу сообразила, что это всхлип. До сего момента она считала, что самое сложное – смотреть, как плачет ребенок. Чтобы не потерять контроль и тоже не разрыдаться, она сосредоточенно стала следить, как слезы путаются в лабиринте глубоких морщин, перепрыгивают через складки и исчезают в седой щетине на подбородке.

– Знаете, что произошло?

– Расскажите мне, – попросила девушка.

– Когда-то мне казалось, что разлучить нас может только пожар, потоп или ураган. Я был глупым мальчишкой! Случился катаклизм куда более мощный – переезд. В другой город, за тысячу километров. Я не хотел этого, но кто станет спрашивать ребенка? Нам с Аней пришлось расстаться, но мы договорились, что обязательно встретимся. А до этого будем общаться письмами.

Мы действительно писали друг другу. Первое время. Анька выводила большие буквы фломастерами, присылала свои рисунки. А потом… у меня появились друзья, такие же сорванцы, как я сам. Жизнь потекла по другому руслу. Я стал все реже отвечать на письма. А она продолжала мне их слать.