Запредельность
Шрифт:
Время шло, и в конце концов я заметил одну странную вещь. Когда я расстался со своей подругой, мне было восемь, а ей – на год меньше. Я рос, менялся, а она как будто нет. Ее каракули в письмах оставались такими же детскими, а рисунки – наивными. Когда спросил Аню, на сколько сантиметров она выросла, ответ был: «Ни на сколько», хотя я-то вытягивался с каждым днем. Вскоре я почти перестал ей писать, потому что мне стало неинтересно: я считал себя взрослым парнем, а она оставалась семилетней девочкой.
По-моему, пролетело пять или шесть лет. Мы с семьей оказались проездом в городке моего детства. Я почти
Но семья Ани уже не жила в прежнем доме. Мои родители начали искать бывших соседей и, наконец, нашли. Я думал, что Анечка заглянет в гости, но пришел почему-то ее отец. Взрослые долго сидели на кухне и разговаривали, а потом позвали меня.
Отрывки из того разговора до сих пор гудят в ушах – и я все не могу поверить. Моя Анечка была больна. И при такой болезни не носят сладости и не дарят веселые книжки. Как оказалось, Аня была приемным ребенком, нездоровым с рождения, просто это не сразу проявилось. В какой-то момент она перестала расти. И физически, и умственно. Она должна была стать девушкой, начинающей расцветать, а оказалась заперта в теле ребенка. А ведь мы все, наверное, должны были догадаться. У Аньки всегда были очень чудные глаза – я таких никогда больше не видел. Желто-карие, даже золотые, с какими-то искорками в глубине. Она стеснялась их и прятала за очками. Ну не могли такие глаза быть у нормального человека! Врачи ставили разные диагнозы, но в основном говорили про карликовость и умственную отсталость.
Рассказав мне все это, отец Ани долго молчал, а потом спросил, не хочу ли я с ней встретиться. И я ответил: «Нет». Я просто испугался! Не хотел видеть Аню такой. Ее отец кивнул и сказал: «Хорошо, так даже лучше». Но я никогда не смогу забыть его голос!
Больше я ничего не слышал о своей подружке. Родители старались не поднимать эту тему. Вскоре я забыл обо всем: да, как ни удивительно, такое можно выбросить из памяти. Я вырос, женился, прожил вполне счастливую жизнь. Вот только я не сразу понял, что тот самый день меня не отпустит. Это как перелом: вроде все срослось и улеглось, а спустя годы все равно ноет. Знать бы только, что я сломал тогда…
Старик замолк. Он даже не заметил, что на нем теперь красовалась новая рубашка, волосы были аккуратно подстрижены, а щеки слегка смочены одеколоном. Он не слышал бульканья чайника и потому не обратил внимания на свежий чай на столе.
– Я испугался, – беспомощно повторил старик. – И мучаюсь до сих пор. А что, если бы я встретился с ней тогда? Ей бы это принесло хоть немного счастья?
– Не думаю, – ответила девушка, доставая из сумки большой сверток. – Скорее всего, она сама отказалась бы от встречи. Все считали ее наивным ребенком, но она понимала, что с ней что-то не так. Она постеснялась бы показаться другу детства, которого всегда тайком любила.
– Как бы я хотел узнать, что стало с Аней потом!
– Возможно, она просто выросла.
Человек в инвалидном кресле встрепенулся и первый раз внимательно посмотрел на свою сиделку.
– Как это?
– В это не так легко
Старик не отвечал. Он тянулся дрожащей рукой к лицу сиделки, словно хотел прикоснуться к ее щеке или волосам. Девушка поняла его движение. Она улыбнулась и сняла очки с коричневыми стеклами.
Под ними оказались удивительные глаза – ярко-золотого цвета, которые уже никто бы не посмел назвать светло-карими. И в их глубине мерцали искорки, словно далекие звезды.
– Анечка! – потрясенно прошептал старик.
– Я здесь, Владик.
– Но ведь так не бывает!
– Я сама вначале не верила. А приемные родители поняли лишь незадолго до смерти. И знаешь что? Они, наконец, были счастливы.
– Тогда и я поверю, – срывающимся голосом отозвался старик, и его лицо просветлело. – Анечка, ты ходила к нашим тайникам?
– Да, много раз. Я перепрятала стекляшки у старой голубятни. И часто заглядывала в трещину на дубе, чтобы перечитать записки. Ты сказал верно, я была заперта, только не в своем теле, а среди тел других. Но теперь я освободилась. Можно все начинать заново. И первым делом я нашла тебя.
– Ты сейчас уйдешь?
– Нет, я буду здесь, с тобой, – юная сиделка запнулась лишь на мгновение. – Всегда.
Они смотрели друг на друга, соприкоснувшись пальцами, и тишину в комнате нарушало лишь легкое тиканье часов, похожее на шорох крыльев.
– Ну что же я, – в конце концов рассмеялась девушка и развернула сверток. – Чай вот-вот остынет. Посмотри, что я принесла: настоящий черничный пирог, по рецепту твоей мамы. Так что еще остались те, кто может тряхнуть стариной и сделать настоящую сметанную заливку!
ПОСТОЯЛЕЦ
Если бы хозяин Косого Подворья и захотел когда-нибудь поведать свою историю, он бы поставил чайник, накинул на кресло одеяло и начал с того, что всегда не любил пятницы.
О да, Януш Заремба терпеть их не мог! Он уставал от людей, которые приходили и что-то говорили ему, говорили – убеждали, просили, пытались доказать. Но у директора гостиницы, коей формально значилось Косое Подворье, должны были быть приемные дни. И пятница волей-неволей взяла на себя удар.
Сначала, около девяти утра, приходили агенты по недвижимости. Они брезгливо морщились, глядя на побитые молью шторы и паутину в дальних углах, потом вольготно усаживались и начинали вещать. Вещание каждый раз происходило на одной и той же покровительственной волне. Знаете ли вы, пан Заремба, как дорого стоит нынче земля? Осознаете ли факт, что в какой-то сотне километров расположен курорт – настоящий улей, кишащий туристами? Понимаете ли вы, что в наш перенаселенный век так бездумно использовать участок – просто преступление? Вокруг возводят коттеджи, строят многоэтажки, а у вас – одна-единственная лачуга (простите, постоялый двор) на целых тридцати сотках! Давайте продадим все это, клиент уже есть, вы купите себе жилье у моря, а здесь возведут элитный…