Запретная женщина
Шрифт:
– Нет. А ты?
Джек помолчал, в черных глазах появилось какое-то странное, еще незнакомое девушке выражение.
– Если бы я задумался хотя бы на минуту, мог бы составить целый список причин, по которым нам не нужно было этого делать. Но желание нарастало неделями, твое и мое. – Он провел пальцем от ее шеи к груди. – Это было неизбежно.
Это не было ответом на ее вопрос. Неприятное предчувствие дрожью прокатилось по телу Эшли. Неужели он считал то, что произошло, единичным случаем, который подлежал забвению?
–
– А тебе… тебе не кажется, что эту тему имело смысл поднять несколько часов назад?
– Я серьезно, Эшли. Не уходи от ответа.
И это говорил человек, который превратил уклончивость в высокое искусство и захлопывался, как устрица, каждый раз, когда она пыталась разузнать что-то о его прошлом! Но Джек оставался ее боссом и, видимо, полагал, что обладает эксклюзивным правом задавать вопросы – даже в такой ситуации, в постели.
– Что ты хочешь знать? Ты читал мое резюме.
– Меня интересует не твоя квалификация, а ты сама! Я знаю, что твои родители умерли, и все. А братья, сестры – кто-нибудь у тебя есть?
Эшли заерзала, жалея, что не может просто откатиться на другой конец смятой постели – подальше от его соблазнительного тела и вопросительного взгляда. Ее прошлое было страной, куда не хотелось возвращаться. Встречая кого-то, чье детство и воспитание не вписываются в общепринятые стандарты, люди обычно спешат с нелицеприятными выводами. С другой стороны, Джек был мужчиной, которому она только что отдала свою девственность, с кем почувствовала то, что не надеялась когда-либо почувствовать. Было бы странно противиться его попыткам узнать ее лучше.
– Нет, я – единственный ребенок, – неохотно ответила Эшли. – Мамы не стало, когда я была маленькой.
– А отец?
Девушка помолчала, взвешивая варианты. Джек казался искренне заинтересованным в ее истории, но не стоило забывать, что сам он происходит из добропорядочной великосветской семьи. Правда о ее происхождении могла показаться ему отталкивающей. «Но ты не можешь обмануть его, – рассудил внутренний голос. – Между любовниками не должно быть лжи. Пусть лучше Джек узнает все из первых уст. Он ведь все равно бросит тебя, какая разница, раньше или позже».
– Я не знаю, кто мой отец. Мне кажется, мама тоже не знала точно, кто он.
– И что это должно означать?
– Одна из опекунш получала большое удовольствие, рассказывая мне, какой… распутной женщиной была моя мать. – Ногти Эшли впились в ладони, так сильно она сжала кулачки. – Спала со всеми подряд, чтобы заработать деньги на наркотики.
– Пытаешься шокировать меня, Эшли? – Джек недоверчиво сузил глаза.
– Нет. Я говорю тебе чистую правду без прикрас, потому что, как мне показалось, ты на этом настаивал. Откуда мне знать, что тебя шокирует, а что – нет? В армии ты видел столько ужасных вещей, что хватило бы на десяток обычных жизней.
Джек
– Неужели кто-то однажды рассказал тебе, что правда может быть орудием соблазна?
Он понимал, что скользит по очень тонкому льду, но запретил себе думать об опасности. Вместо этого притянул Эшли к себе и позволил ее пряному, сладковатому аромату изгнать из его головы неприятные мысли.
– Меня не учили ничему полезному.
– Но ты все же научилась. – Его пальцы впились в обнаженные нежные плечи, обжигающий взгляд черных глаз – в лицо. – Научилась незаметно, но потрясающе эффективно залезать мужчине под кожу, в самое сердце.
– Не говори мне таких вещей, Джек.
– Не любишь комплименты?
– Люблю, если они соответствуют действительности.
– Они соответствуют. Каждое слово. – Но недоверие в ее голосе заставило его нахмуриться и вспомнить, о чем Эшли ему только что рассказала. – У тебя было тяжелое детство.
Девушка поборолась с искушением сказать, что в конце концов обрела «нормальную» семью, как их изображают в рекламных роликах. С мамочкой, папочкой и даже, возможно, братиком или сестричкой. Она могла бы описать блестящую машину на аккуратной подъездной дорожке. Семейные завтраки, обеды и ужины за большим столом. Торты на дни рождения, елки на Рождество и забавного щенка, который жевал тапки, зная, что всех это только насмешит.
Но какой-то инстинкт подсказывал – она не оказалась бы в постели с Джеком, если бы у нее было такое детство. Что трудности и одиночество, оставившие столько шрамов на ее душе, протянули эту странную нить между ними. Эшли чувствовала, что его душа тоже покрыта шрамами, хотя и не знала от чего. Неужели одна только служба в армии сделала его таким?
– Бывало… нелегко, – осторожно признала Эшли.
– Насколько нелегко?
Она прикусила губу, когда воспоминания нахлынули душной черной волной.
– Даже не знаю, с чего начать. В смысле, надо ли ворошить прошлое и вспоминать опекунов, которых ни при каких обстоятельствах нельзя было подпускать к детям? Тех, кто брал к себе сирот только из-за пособий или пытался заткнуть ими пустоты в прогнивших браках? Тех, кто…
– Распускал руки? – Лицо Джека потемнело.
– Нет, меня никогда не били.
– Есть много способов обидеть ребенка, не нанося ему побоев.
Эшли вспомнила чулан и ощущение, что ее похоронили заживо. Стены, которые смыкались вокруг, пока она не начала задыхаться. Потрясенное, растерянное лицо врача. Ей снова стало трудно дышать.
– Откуда ты знаешь?
– У меня очень развито чутье на страдание и боль. – Он мягко, полушепотом выругался. – Тебя использовали, твоей уязвимостью злоупотребляли всю твою жизнь. И я только что сделал то же самое.