Запретный город
Шрифт:
— А требование хранить тайну тебя не стеснит?
— Оно мешает тому, кто этой тайны не дознался. Тем хуже для них.
— А ты знаешь, что придется подчиняться очень строгим правилам?
— Лишь бы они не мешали мне продвигаться в моем ремесле. И я их не только выдержу, но и поддержу. Но подчиняться дурацким приказам не стану.
— Ты, значит, умный такой, отличаешь глупое распоряжение от умного?
— Никто не будет мне указывать, куда идти и по какой дорожке.
Брюзгливый судья возобновил натиск:
— И при всем при этом ты считаешь
— Решать вам… Вы велели говорить правду и от души. И я старался.
— Ты терпеливый?
— Нет. И набираться терпения охоты нет.
— Так твой нрав, по-твоему, до того хорош, что и менять в нем ничего не стоило бы?
— Я таким вопросом не задавался. Своего добиваются, если сильное желание есть! При чем тут нрав? Есть враги — пусть либо они меня согнут, либо я их. Куда ни глянь, везде борьба. Потому я всегда готов биться.
— А ты не слыхал разве, что Место Истины есть тихая заводь и убежище мира? И что свары здесь под запретом?
— Раз тут живут мужчины и женщины, быть того не может. Нигде нет мира на этой земле.
— А ты уверен, что мы тебе нужны?
— Без вас мне не обойтись. Только вы знаете и умеете то, чему мне в одиночку не научиться и до чего мне не додуматься.
— Еще чего-нибудь сказать хочешь? Чтобы нас убедить? — спросил Рамосе.
— Да нет.
— Мы будем держать совет, и потом ты услышишь наш приговор, не подлежащий обжалованию.
Старый писец дал знак, и двое мастеровых повели Жара по той же дороге назад, к северным воротам деревни.
— А долго ждать? — спросил было он.
Ответа он не дождался.
22
Рамосе все еще не оправился от потрясения. Председательствовать в приемном суде ему доводилось нередко, но такие искатели, как этот, не попадались ему еще ни разу. И не приходилось сомневаться в том, что этот Жар сильно задел мастеровых, избранных в судьи. Это особенно было заметно по Кенхиру Ворчуну, преемнику Рамосе.
По крайней мере, обсуждение не затягивалось и ничуть не напоминало тот оживленный спор, в который погрузился суд, заслушав Молчуна. Особенно резко выступил тогда Кенхир, настаивавший на том, что молодому человеку, наделенному столь многими дарованиями и вкусившему сладость успеха на столь многих поприщах во внешнем мире, потребен простор, а в Месте Истины ему будет тесно. И все же мастеровые не разделяли мнения Кенхира: напротив, они, в большинстве своем, попали под обаяние сильной личности искателя.
Однако Рамосе должен был бросить на чашу весов весь свой авторитет и все нажитое за долгие годы уважение. А то двое мастеровых готовы были переметнуться на сторону Кенхира. Три голоса против — и ходатайство приемного сына Неби пришлось бы отклонить. Ибо решению непременно подобало быть единодушным. А в какую долгую и изнурительную борьбу втянул старого писца сам Кенхир и как же нехотя менял он свое отрицательное мнение…
Что до Ясны, то с ее прошением управились быстро. Коль скоро
— Кто готов выступить? — спросил Рамосе.
Руку поднял один из ваятелей.
— Этот Жар тщеславен, драчлив и не знает мягких и обходительных речей, но я уверен, что он слышал зов. И об этом, единственно об этом и надлежит высказываться.
Живописец не выдержал:
— Не соглашусь с тобою. Что искатель слышал зов, оспаривать не стану, но какова природа искателя сего? Слыхали же: жажда совершенства, а не успешное врастание в наше братство — вот какое желание им руководит! Что мы ему дадим, кроме навыков? А от него мы и вовсе ничего не получим. Пусть паренек идет своей дорогой, лишь бы она была как можно дальне от нашего пути.
В спор вмешался Кенхир Ворчун, заговоривший страстно, с жаром:
— Странный, чуждый огонь пылает в душе этого мальчика, и пламя это пожрет вас, о вы, любящие лишь приятную теплоту! Да, это вам не заурядный ремесленник из тех, которые только и знают, что слушаться начальника, а думать ленятся — да и не умеют они! И такие тусклые, что никто даже не замечает такую серость! Кто спорит: примем его — и жди невесть чего! Может, буря над деревней пронесется, а может, все обычаи наши перевернутся. Так что, мастера Места Истины до того боязливы, что готовы отправить восвояси дарование необычайное? Что, не видели, какой он даровитый? Тогда что у вас за глаза? Рисунок подпорчен, согласен, ведь опыта мало — парень еще совсем юный! Но какой точный портрет! Покажите мне другого рисовальщика, который, не будучи никем научен, обнаружил бы сравнимые способности.
— Ты все-таки боишься признать, что этот удалец не захочет подчиняться и что ему плевать на наши правила, — не соглашался ваятель уже с Кенхиром.
— Если он что-нибудь учудит, будет изгнан из деревни. Но я уверен, что он постарается согнуть если не хребет, так хоть выю — уж очень дороги ему его устремления.
— Устремления, говоришь! А что, если к нам пробрался очередной любопытный? И ему бы только тайны братства нашего выведать…
— Если и так — не он первый! Но всем вам ведомо, что ни один лазутчик не может долго оставаться среди нас. Он будет разоблачен!
Рамосе ошеломленно следил за тем, как Кенхир ловко отбивает все доводы товарищей, говоривших не в пользу Жара. Не вспоминалось другого случая, когда старший писец некрополя высказывался бы с таким пылом.
Даже самые непримиримые к Жару мастеровые заколебались.
— Нам не обойтись без таких уравновешенных и кротких существ, как Нефер, но и такие пылающие сердца, как у этого будущего художника, тоже нам нужны. Если он проникнет в смысл дела, творимого здесь, то какими же блистательными образами украсит он стены обителей вечности!