Запретный город
Шрифт:
Первое решение напрашивалось само: надо поставить на место, нет, обойти фиванского градоправителя. Этот мелочный самодур, помыкавший своими домочадцами, ввязался в склоку противоборствующих клик, не имея на примете никаких долгосрочных целей. Пока дуралей будет истощать себя в бесплодной борьбе и выставлять напоказ свою глупость, Мехи расставит своих дружков по местам и мало-помалу под его присмотром окажутся самые разные участки власти. И все будет схвачено.
Звучит многообещающе, ничего не скажешь, но сердце этим не удовлетворится. Главное ведь что? Да, конечно же, тайна Места Истины, которую ему — единожды! — дано было созерцать. И которой он намерен во что бы то ни стало овладеть. Окажись светоносный камень в его руках… Что ему тогда фараон? Тогда он сам станет во главе Египта.
Уже давно Мехи подозревал ремесленников Места Истины в утаивании многих чудес, которыми вправе наслаждаться лишь самодержец, и никто другой. С этой исключительностью будет покончено. Египет получит новое оружие, сокрушит своих противников и еще больше расширит свои пределы. Ни о чем подобном престарелый Рамсес уже не думал.
На его месте Мехи ни за что не пошел бы на мир с хеттами. А дождался бы дня, когда бы ему доложили, что сосед оплошал, и извлек бы выгоду из слабости давнего недруга. Он сокрушил бы хеттов и создал бы могучее войско, такое, чтобы его страна могла навязывать свою волю всем соседям. А что мы имеем вместо величественной политики завоеваний? Смешно сказать: фараон постепенно усыпил свою страну и вверг ее в затхлый мир, а верховные военачальники если о чем и грезят, так лишь о списании в запас, ибо фараон наделяет удалившегося на покой отставника небольшим имением в сельской местности, неподалеку от одной из столиц. Плакать хочется: сколько еще терпеть такое бездарное управление?!
— Не желаете ли выпить чего-либо освежающего? — обратился к Мехи виночерпий.
— Плесни того белого вина из оазиса.
Слуга предложил старшему предводителю обмахивать его опахалом, чтобы молодого военачальника освежало не только вино. Что ж, и в самом деле так еще приятнее смаковать дорогой напиток. Заполучить для своего стола такое вино из винограда лучшего урожая — дельце непростое. Но Мехи без труда договорился с виноградарем, поставлявшим свою продукцию во дворец, и тот, не убоявшись возможной кары, зато к немалой своей выгоде, продал ему пару бочонков. Вот и имеем то, что имеем. То, что заслуживаем.
Не состоит ли умение жить, лучше даже сказать, высшее искусство в накоплении разнообразных, особливо же порочащих, сведений о разных особах, с тем чтобы выложить подходящие сведения в удобную минуту? И извлечь заслуженную выгоду, присовокупив некоторые заранее заготовленные и остроумные придумки, вполне правдоподобные. А как иначе удалось бы Мехи обойти по службе многих молодых военных, как ровесников, так и тех, кто постарше и поопытнее, знавших и умевших поболе? Но у них не было ни смекалки, ни сноровки. Вот и плетутся в хвосте у Мехи. И поделом.
— Вас желает видеть благородная госпожа Серкета, — сообщил ему привратник, когда он входил в свой прекрасный — в самом сердце Фив — дом.
Невеста… Туповатая слегка эта Сер кета, да что там, дура. Но как же на ней не жениться, если отец у нее такой богатей. И такой важный сановник — хранитель городских сокровищ. При титуле главного казначея Фив… Но ждал-то Мехи не ее.
И все же спустился в гостиную, располагавшуюся в нижней части дома. Этим залом он очень гордился: просторно, рамы высоких окон окрашены желтой краской, а роскошные столы и кресла — черного эбенового дерева.
— Мехи, миленький! Уже начала бояться, что так тебя и не дождусь… Как я тебе сегодня нравлюсь?
«С чего это ты так раздобрела?» — вот что ляпнул бы старший предводитель колесничих, поддайся он первому пришедшему на ум соображению. Однако молодой военачальник давно знал, что слова произносятся затем, чтобы скрывать мысли. Тем более, что благородная госпожа Серкета мечтала похудеть, просто одержима была заботами о своем весе. Но ежедневное пожирание сластей и прочих лакомств исполнению этого заветного желания не очень способствовало.
— Ты даже более восхитительна, чем всегда, дорогая. Это зеленое платье… Ты в нем совершенно неотразима.
— Я так и знала, что оно тебе понравится, — проворковала она, всколыхнувшись не то чтобы совсем уж рыхлыми, но все же недостаточно упругими телесами.
— Прости, но закавыка есть одна, небольшая. Я должен принять одну важную шишку — человек именитый, нрав тяжелый. Потерпишь, а? Потом поужинаем вместе…
Она глупо хихикнула, но пообещала.
— Я и на это уже не надеялась, милый.
И он, поощряя ее за сговорчивость, привлек ее к себе. Слишком резко, пожалуй. Да что там, грубо схватил, стиснул и вдавил в себя что было силы. А ей хоть бы что. Как будто так и надо.
Богатая грудь, пышная шапка осветленных краской волос, бледно-голубые, как выгоревшее небо, глаза и голосок то сюсюкающий, то лебезящий: дородная дама любила строить из себя капризную маленькую девочку.
По правде говоря, она здорово надоела. Ее овдовевший отец от нечего делать волочился за юницами, и чем в более почтенные лета входил, тем моложе становились его пассии, по каковой причине подрастающей дочери не могло быть ни в чем отказа, и папочка следил, чтобы все ее прихоти удовлетворялись: дочурка незамедлительно получала все, чего бы ее душенька ни пожелала. И она давно уже привыкла к тому, что жизнь ее становилась день ото дня все роскошнее и беззаботнее, и изобретала новые и новые желания, способные унять тоску и томления, разъедавшие душу изнутри, От одиночества, правда, помогало вино, но не всегда и очень ненадолго. А хотелось ей навеки остаться маленькой и пребывать во младенчестве, холимой и лелеемой мамочкой и нянюшками, за оградой, надежно укрывающей ее от внешнего мира.
Когда она впервые увидела Мехи на каком-то приеме, она нашла его грубым, неотесанным и слишком много о себе мнящим. Однако же он сумел внушить ей дотоле неведомое и не поддающееся подавлению чувство: страх. Было в Мехи что-то звериное, и животное начало это не очень-то пряталось, оно завораживало ее и заставляло думать, что как раз этого-то ей и не хватало.
Тип еще тот: честолюбия почти не скрывает, зато готовность раздавить всякого, кто посмеет встать на его пути, колесами своей колесницы, — напоказ. Надо его женить на себе, решила Серкета. Наверное, этот Мехи заставит ее трепетать, бросая то в жар, то в холод, и как знать, вдруг дрожь перед супругом растормошит ее и сможет излечить от скуки и пресыщения.
— Сколько еще будет тянуться наша помолвка?
— Это только от тебя зависит, дорогой. После того как на тебя в присутствии Рамсеса Великого надели золотое ожерелье, мой отец видит тебя в ряду верховных фиванских сановников.
— Не хотелось бы его разочаровывать.
Серкета куснула Мехи в правое ухо.
— А меня ты, сокровище мое, подводить не будешь?
— И думать так не смей.
Послышался какой-то шум: это управитель, смущенный зрелищем милующейся парочки, осторожно забарабанил пальцами по двери, которую они даже не прикрыли.