Заре навстречу
Шрифт:
Но можно ли было назвать это ошибками? Механик Максимов, чтобы заменить изношенный канат, снял противовесный канат с клети, а старый использовал как противовес. Из-за этого подъем пришлось остановить на целую смену. Сейчас же появился плакат с изображением Максимова и подписью: "Тришкин кафтан". На рисунке горбун с сизым носом пьяницы, скрестив ноги, как портной, штопал клеть лохматым канатом.
Поглядев на этот рисунок, Максимов ничего не сказал, а потом, отдав шалманщику новую шахтерку, напился до бесчувствия и на следующий день не вышел на работу.
Шахтеры пробили ходок для спуска угля
Представитель профсоюза, конторщик Лупанов, выступил с протестом против того, чтобы уголь отгружали отсортированным по маркам, считая, что это лишняя обуза для рабочего класса, тем более что заказчик не оговорил сортовой уголь в договоре.
— Значит, вы защитник рабочего класса? — спросил его Опреснухпн.
— Именно, — согласился Лупанов.
— И поэтому призываете пылью дорогу посыпать, так, что ли?
— Пыль не уголь, — усмехнулся Лупанов.
Полнотелый, с багровым, всегда потным лицом, страдающий одышкой Лупанов и при Временном правительстве отличался воинственной способностью отстаивать мелкие нужды горняков, но ловко уступать компании там, где споры касались серьезных вопросов. Он умел красноречиво убедить рабочих, что замена старых десятипудовых тачек более легкими неразумна: увеличится откатка угля, и этим самым они будут содействовать обогащению капиталистов.
По тем же причинам он отклонил требование заменить слабые поршневые насосы центробежными, говоря, что, хотя горнякам приходится рубать уголек по колено в воде, зато, когда весной шахту затопляет, от этого одни убытки компании.
Больше всех он хлопотал о суде над рудничным начальством после того, как от взрыва газа погибло пять горняков. Вернувшись после суда, Лупанов сказал огорченно:
— Проиграли мы дело, ребята. Все улики против нас оказались.
Но кто мог знать, что эти «улики» Лупанов сам отнес в забой после взрыва. Это он засунул в обгоревшую одежду погибших шахтеров спички, табак и положил рядом лампу с отвернутым стеклом.
После суда Штоккер задолго до рождества передал Лупанову праздничные наградные.
На общем рудничном митинге, после того как коногоны признались, кто подговорил их на забастовку, Сухожилину и Опреснухину с трудом удалось утихомирить разбушевавшихся шахтеров, порывавшихся избить Лупанова. И здесь Опреснухин был единодушно избран председателем трудового трибунала, созданного как карающий орган против прогульщиков, лодырей, волынщиков и хулиганов.
После нескольких заседаний этого трибунала, проводимых на площади с голосованием приговора всеми присутствующими, из шахтных бараков вывезли на тачках за околицу поселка и свалили в ров восемь наиболее злостных хулиганов и лодырей, из которых пятеро были родичами местных кулаков. Одиннадцать человек получили условный приговор — до первого проступка.
Трудно было Опреснухину организовать работу по-новому, когда десятники, штейгеры всячески уклонялись
Трудно было ломать и укоренившийся среди шахтеров обычай круговой поруки, при котором считалось позором выдавать начальству виновного.
Опреснухин поочередно работал во всех артелях и на вырубке угля. И никогда не спешил начинать разговора до тех пор, пока сами шахтеры не начинали его.
Сжимая в горсти колкие куски угля, Опреснухин говорил:
— г- Камень — и все. А без него металл не выплавить.
Вынь у тебя кости — кто ты? Кучка мяса. Так и страна без железа. Примерно на сто пудов уголька — пуд металла можно выплавить. Вот и прикиньте сами, чего стоит уголек. В каждой вещи он: и в рельсах, и в винтовке, и в паровозе, и во всем прочем. Будете таким глазом на уголек глядеть — выдюжит Советская власть, а если с пуда уголька только ломоть хлеба для своего брюха урывать — то ни хлеба, ни Советской власти с этого не получите. Понимать надо; дело простое: либо нам самим над собой хозяевыми быть, либо суй башку в старую упряжку.
— Да кто ж такое захочет?
— А ты знаешь, — сурово спросил Опреснухин забойщика Краснушкина, сколько у нас угля требуется?
— Я свой пай даю.
— А кто не вырубает?
— Я над ним не десятник.
— А если сейчас паровоз на путях с хлебным грузом без топлива встанет, тебе это не в упрек?
— Не четверорукий — за других рубать.
— Значит, пусть встанет и люди голодают, так, что ли?
— Ну ладно, я еще пол-упряжки помахаю.
— Вот что, — предложил Опреснухпн, — давай так сделаем. Ваш уголек мы отдельной горкой сегодня насыпем. А рядом — Петуховскоп артели, она меньше всех дает. Пойдете со смены, ты на свою горку ногами встань и спроси петуховских, где у ппх рабочая совесть.
— Не заговорщик я.
— Ты только спроси.
— Ладно, уговорил, — согласился Краснушкин. — Но прикинь, сколько железа с моего уголька получится. Я их железом прижму.
— Это можно, подсчитаем, — пообещал Опреснухпн.
Вместе с Сухожилиным Опреснухин просиживал целыми ночами в ревкоме, ломая голову над тем, где достать крепежный материал, как отремонтировать оборудование без остановки шахты, как вести подготовительные работы, не сокращая добычи, как усилить вентиляцию и на прогоревших котлах дать больше пара, чтобы можно было обеспечить откачку воды из нижних горизонтов, затопляемых каждую весну, не переходя на ручную откачку.
А тут еще приезжий комиссар Сапожков потребовал выстроить баню, сушилки, больницу. И когда все это с величайшим напряжением было выстроено, да еще из крепежного материала, Сапожков вдруг объявил на заседании Совета управления копями, что надо бесплатно выдавать шахтерам мыло и начать борьбу с рудничной пылью, чрезвычайно вредной для здоровья, а к Первому мая закончить строительство рубленых бараков для многодетных.
— Опять из крепежного леса? — возмутился Опреснухин. И ядовито спросил: — А если проходка без крепежа сядет, ты, что ли, воскрешать покойников будешь? — И, обращаясь к членам ревкома, сказал с насмешкой: — Комиссар по здоровью будто не из уезда прибыл, а с неба свалился.