Заре навстречу
Шрифт:
Когда Безухов еще был стволовым, ему после сигнала к подъему зажало кисть железной скобой. Восемьдесят сажень ствола он прошел на такой подвеске.
После этого работал рукоятчиком, но как-то притянул к себе железным крюком вышедшую из шахты бадью, чтобы поставить ее на приемный полог, бадья перетянула, и он сверзился в шахту.
Калеку наняли за полцены выжигать газ в шахте. Для этого дела только и нужно что ползать на карачках с открытой лампой на шесте. Так Безухов и ползал по шахте восемь лет. А когда выходил на-гора, садился
Он говорил о Дусе одобрительно:
__Крепка девка, своими владычит, и откуда чего берется!
Обмотал рукоять ее кочерги веревкой, чтобы зря не отшибало руки, и сказал заботливо:
__ Вы с Аниськой теперь без обоих отцов; ежели кто обидит, скажи.
Безухов, несмотря на инвалидность, отличался поразительной силой, и его побаивались даже самые отчаянные.
На митинге его, как и Лепехина, избрали милиционером, и после работы на терриконе он ночью охранял котельную, сидя в своей тележке и положив поверх култышек тяжелый железный лом.
Тима приходил на террикон выбирать из угля пустую породу. Старался держаться поближе к Дусе не потому, что она ему нравилась, а потому, что охраняла его от насмешек подруг, Тима никак не мог отвыкнуть, найдя сомнительную глыбу, советоваться с кем-нибудь: уголь это или порода? Он очень боялся спутать и выбросить кусок угля, который добывается с таким неимоверным трудом.
Хотя Дуся была гораздо старше Тимы, ложась спать, она клала с собой в постель тряпичную куклу, купленную очень давно, еще при жизни отца, в лавке Деренкова.
Уходя на работу, она каждый раз прятала куклу в сундук. Но в доме властвовала не Марфа, а Дуся.
За годы работы с золотишниками Марфа огрубела и, как говорила о себе, «омужичилась». Уже с семи лет Дуся взяла на себя все заботы о брате и наказывала его, если не мыл ноги, ложась спать, или сильно баловался на улице. В девять лет готовила еду, стирала, убирала землянку и командовала Анисимом как хотела. Анисим, как и Марфа, как и Парамонов, отдавал ей получку, и она вела хозяйство. И как-то так получилось, что эта девушка, неприглядная, тощая, злоязыкая, завоевала уважение всех жителей Псовой Балки, на откосах которой были выкопаны шахтерские землянки.
Жиган Чермаков держал в страхе весь поселок.
Как-то, хмельной, он стал ломиться в землянку, где жила солдатка Горшкова. Жилистый, долговязый, с подвязанной к кисти руки гирькой на сыромятном ремешке, он стяжал славу отпетого. Никто не решился заступиться за солдатку. Но из своей землянки выскочила Дуся. Держа ухватом корчажку с кипятком, она подошла к Чермакову, сказала, сощурясь:
— А ну пошел, а то харю обварю!
Ссутулившись, широко расставив ноги, она с такой лютой злобой глядела на Чермакова, что тот попятился; а Дуся, отведя ухват с корчажкой, с перекошенными плечами, до тех пор шла на него, пока он не попросил:
— Ты
Прогнав Чермакова, Дуся прикрикнула на Горшкову:
— А вы, тетенька, чего его сами не смазали чем попало? Он почему резвый? Потому что все его терпят. А осадить раз как следует, и присмиреет.
Став членом бюро молодежного союза, Дуся потребовала, чтобы вызвали на заседание Чермакова. Он явился, держа на плече шахтерку, и, помахивая гирькой, осведомился:
— На вечерку звали — так вот он я, самый веселый.
Дуся сказала, пристально глядя в его худое лицо с глубоко запавшими, шалыми смоляными глазами:
— Мы тебе свой надзор объявляем. И если ты после этого кого покалечишь или снова столбы с фонарями уносить будешь, то мы над тобой смертный приговор произнесем. И в лотерею сыграем, кому тебя укокошить. Потому что ты — гад.
— Обожди, Дуся, — сказал Алеша Супырин, вставая. — Ты, Чермаков, у нас в хулиганском списке числишься. Сухожилии нам доверил до Первого мая со всеми, кто в списке, поговорить, а если уговор не поможет, отдать список безнадежных в трибунал. А там из поселка выгонят или расстреляют — дело трибунальское.
И, отвернувшись от Чермакова, провозгласил:
— Вопрос пятый. О сборе харчей для отъезжающих в охране эшелона.
— Ладно, — пригрозил Чермаков Супырину. — Я те приложу печатку, попомнишь.
Он просидел на пороге клуба, пока не кончилось собрание, а когда на улицу вышел Супырин, подошел к нему вплотную и спросил свистящим шепотом:
— Ну как, здесь тебя зашибить или маленько подале?
Возможно, он убил бы Супырина, если бы не Дуся и Вася Лепехин.
Сидя на земле и стряхивая с головы темные капли крови, Чермаков спросил:
— Что ж, значит, в трибунал поволокете?
— Сказано, до Первого мая, — отвечали ему. — Значит, иди.
Пока Дуся дежурила в читалке, Вася Лепехин, сидя за столом, не сводил с нее своих ярко-гочубых восторженных глаз. Он шептал Тиме, кивая головой на Дусю:
— Видал, как всеми командует? Вот те и рыжая!
Провожая Дусю, Вася говорил, глядя на усыпанное звездами небо:
— Все в золотинках, с того и красивое. Ты погляди, Дуся, до чего нарядное! А ты зря голову всю в платок укутываешь, словно уши застудить боишься. Волосы-то у тебя золотого цвета.
Дуся отвечала сердито:
— Ну что ты каждый раз про звезды со мной канючишь и сапогами новыми срамишь! Я на все это безжалостная. Не люблю я смирных.
— Так я разве смирный? — искренне огорчился Вася.
— А что ты все про небо да про небо, словно я ворона. Сказал бы про что интересное.
Поглядев на запачканные грязью сапоги, Вася проговорил напряженно:
— Вчера Красной гвардии всем новые лапти выдали и ремешки кожаные. Значит, скоро уходить отряд будет, — задумался и добавил: — Я как после эшелона вернусь, запишусь в Красную гвардию навечно.