Шрифт:
Зарисовки
Зарисовки сделаны в рамках различных мобов
Час Пик
– Не буржуй, доберусь на автобусе.
Ой, зря я это сказал. Буржуй, еще какой. Час пик, я жестко притиснут к ребру кресла и изображаю очень вопросительный знак, нависая над женщиной, остро пахнущей тяжелыми духами. Прячу нос в собственный изгиб плеча и закрываю глаза в попытке абстрагироваться от живой массы толпы, которая втискивается в меня, наплевав на личное пространство.
На очередной остановке народ схлынул, я выдыхаю и перемещаюсь ближе к задней площадке,
Автобус резко притормаживает; я, по инерции сопротивляясь, изображаю «волну» назад, и в меня впечатывается захватчик, жарко выдыхая кофейное ругательство в шею. По позвоночнику тут же пробегает волна жара. Хочется усилить контакт и, повернув голову, открыть шею. Открыть шею для поцелуя.
Осознавая нелепость положения, я пытаюсь сменить место дислокации. Притискиваюсь ближе к вертикальному поручню, но только усугубляю ситуацию, потому что теперь перед самым носом та самая рука. Мысленно повторяю путь, но уже губами.
Автобус в очередной раз раскрывает свои двери, толпа, загудев и охнув, поглощает дополнительную порцию пассажиров и сводит все мои манипуляции к нулевому результату, потому что хозяин кофейно-вишневого запаха еще плотнее прижимается ко мне. Я не выдержу. Слишком комфортно чувствовать спиной тепло этой груди и ловить слегка судорожное дыхание, волнами обволакивающее мое сознание. Я чуть-чуть… совсем немного, пользуясь теснотой, урву кусочек удовольствия. Не больше. Честно. Прижимаюсь плотнее и чуть откидываю голову на удобно, в самый раз расположенное плечо. И слышу… нет! улавливаю всем телом, как на этот закамуфлированный теснотой жест откликаются. Откликаются жарким выдохом, который задевает край уха и замирает у виска. Моя рука, кажется, сейчас сломает несчастный поручень, потому что ее жжет тепло чужой ладони, сползшей ниже. Мое сердце шаманским бубном выстукивает в груди первобытные ритмы возбуждения. Я даже не дышу, пока по моему бедру, едва касаясь, поднимаются другие пальцы и, на секунду замерев, останавливаются, задавая беззвучный вопрос. "Да!" – откровенно разрешаю я пальцам, подаваясь назад к чужому паху. Пальцы тут же уверенно накрывают талию, стискивая и прижимая плотнее к явному возбуждению. Я всей спиной чувствую созвучный моему бешеный перестук сердца. Слегка веду бедрами, потираюсь, ловлю серию коротких горячих выдохов в шею и слышу хриплое едва слышное:
– Давай выйдем?
Тигр
– Это мой Тигр, – проворковала Аня и тесно притерлась к моему плечу.
– Перестань, – процедил я сквозь зубы и шагнул вперед, протягивая руку. – Тигран.
«Дурная идея вся эта поездка на чью-то дачу», – крутилось в голове, когда я пожимал руки, стараясь запомнить имена.
– Тигррр, – прошлось по затылку утробное рычание, которое заставило вдруг подавиться вдохом.
Обернувшись, я наткнулся на ироничный
– Познакомься, это Василь, наш хозяин, – Аня нетерпеливо ткнула меня в бок, побуждая к действию.
– Будем знакомы? – пожал мне руку Василь.
Знакомы? Я смотрел на того, кто три года назад натянул мои нервы вместо струн на колки своей скрипки и виртуозно играл на них, обрывая одну за другой. А потом помахал перед лицом долгожданным контрактом и улетел покорять другую часть земного шара.
– Будем, – согласился я, обдумывая предлог, чтобы уехать.
Весь вечер он дергал за ниточки мою память, порыкивая и смакуя прозвище, которое сам же и дал мне. «Тигрррр» звучало с разной интонацией так часто и так бесстыже, что Аня, нервно усмехаясь, отшучивалась и грозила с разной долей серьезности разными карами. А потом была скрипка, вкрадчиво-хищной мелодией она заползала мне под кожу, опутывала силками, манила в искусно расставленные ловушки. Я сбежал, когда длинные пальцы стали оглаживать гриф инструмента. Поднявшись в выделенную нам щедрым хозяином комнату, рухнул на диван, зарываясь лицом в мягкий плед, чтобы подавить протяжный, бьющийся весь вечер в груди то ли стон, то ли рык.
– Он запал на тебя, – Аня, забравшись на подоконник, курила уже третью сигарету.
Я сидел на разложенном диване и бездумно обводил пятна на пледе тигровой окраски, который когда-то сам купил Василю. Обводил и понимал, что стал неразумной дичью, которую загоняет в угол этот охотник-виртуоз.
– На моей памяти он впервые так откровенно навязывается, – Аня щелчком отправила окурок за окно. – Что ты молчишь?
– Давай спать? – я, отвернувшись к стене, укрылся пледом и непроизвольно уткнулся носом в его мягкость, желая уловить хоть каплю аромата того давнего времени.
Аня прорисовала на моей спине неозвученное предложение и, разобидевшись на игнор, отвернулась, стянув на себя большую часть пледа.
Мой сон, щедро раскрашенный воспоминаниями, вскрывал запертое в подсознании так и не прошедшее чувство. Вызволял его на поверхность, заставлял тело наполняться тягучей чувственностью, что билась и нарастала в нотах его музыки.
Солнце еще только окрасило стены смущенным розовато-серым колером, когда я босиком прокрался на кухню, мечтая забить томность снов горьким крепким кофе.
– Так и знал, что ждать тебя нужно тогда, когда все нормальные еще спят, – раздался за моей спиной насмешливый голос.
Я дернулся и выплеснул кофе на плиту. Кинул турку в раковину, отступил к окну и, скрестив на груди руки, спросил:
– Ты на что-то надеешься?
– Скорее жду.
– Нет.
– Нет? – Василь плавно перетек к столу, оперся об него, оглаживая столешницу ласкающим жестом.
Я не мог оторвать взгляд от этих длинных пальцев, которые скользили по деревянной поверхности, очерчивая рисунок древесины. И вспоминал, сколько раз они расчерчивали мое тело геометрией чувственности. Мышцы сжимались от предвкушения, я закусил губы, которые сами раскрывались, признавая внутреннюю капитуляцию.
– Тигррр, – Василь неторопливо, словно боясь вспугнуть, стал огибать стол.
Я плюнул на гордость и метнулся к выходу. Но он оказался чуть быстрее, чуть проворнее, чуть более желанным… чтобы моя попытка сбежать оказалось успешной. Развернув меня к холодильнику лицом, он впился в холку болезненным укусом, заставляя мои рефлексы изогнуть тело в его руках в нужной ему, правильной форме и признать проигрыш. Его зубы скользили по шее, плечам, оставляли бескомпромиссные метки, которые тут же расцветали алым болезненным тавром.