"Зарубежная фантастика 2024-8". Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Эскаргот потряс головой и бессильно привалился спиной к стволу дерева. Он поморгал, прогоняя видение. Неожиданно в воображении у него нарисовался король гоблинов, восседающий на диванчике и обгладывающий кость. Потом ужасное лицо, возникшее перед его мысленным взором, растаяло в ночной темноте. Эскаргот вдруг понял, что не помнит толком, стояла ли кухонная плита напротив кладовой и хранились ли буханки хлеба в выдвижном ящике буфета или в хлебнице. Похоже, и там, и там. Он смутно помнил запах выдвижного ящика, на дне которого всегда валялись крошки, и аромат свежих буханок, купленных утром у пекаря. Но он не помнил, как все это выглядит, а равно не помнил, как выглядит собрание сочинений Смитерса, выстроенное в ряд на книжной полке, или коллекция трубок из сорока шести экземпляров. Наверное, теперь их курит Стоувер.
Он подумал о маленькой Энни,
Эскаргот снова потряс головой в попытке рассеять туман в ней и резко повернулся, испугавшись вдруг, что некое существо притаилось в темноте, выжидая удобного момента, чтобы прыгнуть на него. Но он не увидел ничего, кроме уходящей вдаль улицы, которая, казалось, тянулась на большее количество кварталов, чем он уже прошел. Из труб домов бешено валил дым, поднимаясь в звездное небо клубами, похожими на пляшущих призраков. Окна позади светились тускло, словно там только-только начали зажигать светильники, но на глазах у Эскаргота они становились все ярче и ярче, покуда не загорелись неестественным, ослепительным огнем, словно зеркала, отражающие солнечные лучи. Поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, Эскаргот обнаружил, что огни у него за спиной неизменно тускнеют, а вместе с ними слабеют и все звуки. Вот бренчание пианино растворилось в тишине, обратившись в глухое позвякивание, очень похожее на стук капель о дно кастрюли, стоящей в раковине; а вот веселый смех гуляк в доме, мимо которого он прошел минуту назад, возобновился с новой силой, словно кто-то там предложил вернуться к распитию пунша после особенно длинного и скучного анекдота.
Эскаргот вышел на дорогу, сильно сомневаясь в здравости своего рассудка. Он был уверен, что прошел не более одного-двух кварталов, но огни фермерского дома, стоявшего на самом краю деревни, теперь казались далекими, как луна. Он повернулся и еще раз пристально посмотрел в конец длинной улицы. Пианино снова громко забренчало, но у Эскаргота возникло такое ощущение, будто сейчас он находится ничуть не ближе к таверне, чем находился пятнадцатью минутами раньше, когда впервые услышал эти звуки, стоя на дороге у реки.
В лавке, возле которой он оказался, Эскарготу почудилось что-то знакомое. Она была закрыта на ночь, и он ничего не смог рассмотреть за пыльными темными окнами, сколько ни щурился. Но дощатый тротуар, на котором он стоял… он ходил по нему и прежде. Эскаргот стер рукавом пыль, толстым слоем лежавшую на стекле, и прочитал следующие слова: «Мануфактура и товары повседневного спроса Бизла». Он растерянно поморгал, впав в совершенное замешательство. Через шесть домов отсюда находилась таверна Стоувера. А дальше возвышалось здание ратуши, горящее огнями, словно рождественский пирог. Эскаргот слышал глупый раскатистый хохот мэра Бэстейбла и стук пивных кружек о деревянные столы. В воздухе ощущались запахи пива, шоколада и тушеной баранины, приправленной шалфеем. А над всем этим – проникая в самое существо Эскаргота, словно вода, впитывающаяся в песок высохшего речного русла, – витал божественный аромат пирогов, охлаждавшихся на подоконниках. Запах корицы, мускатного ореха, имбиря, печеных яблок и масляных сдобных корочек внезапно нахлынул волной, которая покатилась вниз по отлогому склону невысокого холма над рекой. На вершине холма стоял домик, приветливо подмигивающий горящими окнами; там ярко горел камин и звенел детский смех, далеко разносящийся в прохладном вечернем воздухе.
Эскаргот направился к нему. Он знал, что этого делать не стоит, что в этой ночи есть вещи, которые он не в силах объяснить и которые невозможно объяснить, не вызвав к жизни достаточно сильные колдовские чары, чтобы осветить целое карнавальное шествие. Но Эскарготу было все равно. Все его странствия
На вершине холма дул пронизывающий ветер, и от этого уютные комнаты за окнами домика казались еще уютнее. Эскаргот увидел свою жену, возившуюся на кухне. Она что-то насвистывала, – когда они познакомились, она постоянно насвистывала, но за два года супружеской жизни отучилась от такой привычки. И она выглядела привлекательнее, чем он помнил, – с волосами, уложенными в узел на затылке, и размазанным пятном муки на щеке.
Эскаргот поплотнее закутался в куртку, но ветер продувал ее насквозь. За деревьями темнела река, безмолвная и неподвижная. Он на мгновение задался вопросом, Ориэль это или Твит, но забыл обо всем, когда увидел выставленный на подоконник яблочный пирог, от которого поднимался напоенный ароматом корицы пар, как от кипящего чайника. Эскаргот на цыпочках подошел к окну. Внезапно он почувствовал страшный голод – не только потому, что не ел уже много часов, но и потому, что никогда не пробовал подобного пирога. Именно о таком пироге он всегда мечтал – начиненном крупными дольками яблок, густо политом коричневым сахарным сиропом, приправленным специями.
Он огляделся по сторонам. На соседнем холме стоял дом Бэстейбла, и на миг Эскарготу показалось, будто он увидел в окне голову с нелепо торчащими в разные стороны, закрученными спиральками волосами – голову мэра, который смотрел на него из-за отодвинутой занавески. Но когда Эскаргот моргнул, лицо в окне исчезло. Он повернулся, протягивая руку к пирогу, и увидел перед собой улыбающееся лицо жены, которая, казалось, несказанно обрадовалась при виде его, словно он был охотником, возвратившимся с охоты в холмах, а она – любящей женой, испекшей для него пирог. Эскаргот ухмыльнулся. Он должен за многое попросить прощения.
– Привет, Клара, – сказал он, снимая кепку.
– Привет, Тео. Ты вернулся?
– Да. Как Энни? Здорова, надеюсь?
Задняя дверь распахнулась, громко скрипнув сломанной петлей, которую Эскаргот клятвенно пообещал починить еще за месяц до дня своего отъезда из городка – когда же это было? – много месяцев назад. Куда же он направлялся тогда? Он не помнил ни одной цели своих путешествий, помнил только, что у него не оставалось выбора. Но вот он вернулся домой, и теперь только это имело значение – верно? Наконец-то он дома, и на подоконнике охлаждается яблочный пирог. Будет еще кофе. Он сам сварит кофе и подаст его Кларе в темно-синей кружке, которую она купила… когда? Эскаргот не мог вспомнить. Очень, очень давно, конечно же.
От плиты на кухне пыхало нестерпимым жаром. Эскаргот проскользнул за стол и сел на обитый кожей диванчик, краем глаза заметив за окном какое-то движение. Движение не сопровождалось никаким шумом, если не считать еле слышного эха приглушенного хохотка; но Эскарготу показалось, будто кто-то пристально смотрит на него из ночной тьмы. Он выглянул в окно, но не увидел ничего, кроме густого мрака, в котором он с трудом различил россыпь бледных звезд на небе. Он приставил к лицу ладони, загораживаясь от падающего сзади света, и прищурился, напряженно вглядываясь в темноту. На мгновение Эскарготу померещилась в отдалении бледная фигура, удаляющаяся к деревне и исчезающая в ночи. Он услышал постукивание посоха по дороге и похолодел от ужаса. Сердце у него подскочило к самому горлу, и несколько секунд он задыхался, не в силах произнести ни звука. Но потом за окном не осталось ничего, кроме непроглядной тьмы, и аромат пирога согревал, как пушистый шерстяной плед в холодную ночь или как бутылка эля перед сном. Эскаргот улыбнулся жене и внезапно обнаружил, что маленькая Энни вскарабкалась на диванчик и стоит рядом, глядя на него глазами одновременно укоризненными и счастливыми. Он хотел сказать малышке что-то, но никак не мог вспомнить, что же такое страшно важное он должен сказать; к тому же в горле у него стоял ком, и он в любом случае не мог вымолвить ни слова, поэтому Эскаргот просто пожал плечами и потряс головой.