Зарубежная фантастика
Шрифт:
Его лицо сморщилось и стало жалким. Я пододвинул к нему бокал и он выпил немного брэнди. Открыв дневник, он посмотрел внутрь на календарь.
— Боже мой! — произнес он. — Это слишком похоже на действительность. — Что… что со мной произошло?
Я сочувственно ответил:
— Видите ли, частичная потеря памяти нередка после потрясений. Через некоторое время память, как правило, возвращается в норму. Предлагаю вам заглянуть туда, — я указал на бумажник, — очень может быть, что-нибудь там напомнит вам обо всем.
Он
— Не думаю, чтобы Вам надо было беспокоиться за свою жизнь, — сказал я. — Она, кажется, была вполне удовлетворительной.
Затем последовали три визитные карточки, разделенные тканью, просто гласившие: сэр Эндрю Винселл, но не дававшие адреса. Там же был конверт, адресованный тому же лицу, Британская компания “Пластмассы Винвинил Лимитид”, где-то в Лондоне.
Он покачал головой, сделал еще глоток из своего бокала, снова взглянул на конверт и невесело рассмеялся. Затем с видимым усилием он овладел собой и сказал решительно:
— Какой-то глупый сон. как же это обычно просыпаются? Он закрыл глаза и твердым тоном объявил: — Я Эндрю Винселл. Мне 23 года. Живу на улице Харт, 48. Сейчас прохожу обучение по контракту в фирме “Пенберти и Тралл”, присяжная бухгалтерия, площадь Блумсберри, 102. Сейчас 12 июля 1906 года. Сегодня утром меня сбило трамваем на улице Танет. Должно быть я здорово ударился и все это время страдаю галлюцинациями. Итак!
Он открыл глаза и выразил искреннее удивление, найдя меня все на том же месте. Затем он свирепо посмотрел на конверт и выражение его лица стало брюзгливым.
— Сэр Эндрю Винселл! — издал он презрительное восклицание. — И “Пластмассы Винвинил Лимитид”. Какого дьявола все это значит?
— Не думаете ли Вы, — предположил я, — что, судя по всему, вы член этой фирмы, по виду один из ее директоров, я бы сказал.
— Но я же вам говорю, — вмешался он. — Что такое пластмасса? Ничего это мне не говорит, кроме как моделирование клея. Что могу я иметь общего с клеем?
Меня охватило сомнение. Выглядело так, будто потрясение, каково бы оно не было, вырезало из его памяти около 50 лет. Возможно, подумал я, если мы заговорим о деле, которое по всему было для него близким и важным, наш разговор разбудит некоторые воспоминания. Я постучал по поверхности стола.
— Вот это, к примеру, пластмасса, — сообщил я ему.
Он исследовал ее и щелкнул по ней ногтями.
— Я бы это так не назвал. Это же очень твердое, — заметил он.
Я постарался объяснить.
— Она была
Он не сразу ответил, а сидел переводя взгляд от одной вещи к другой с растущим интересом. В конце концов он снова повернулся ко мне. На этот раз его глаза смотрели в мои с огромным напряжением. Его голос слегка дрогнул, когда он еще раз спросил:
— Это действительно 1958 год?
— Конечно, 58-ой, — уверил я его. — Если Вы не верите собственному дневнику, за стойкой висит календарь.
— Никаких лошадей, — пробормотал он про себя. — И деревья на площади выросли так сильно… сон не бывает таким последовательным в деталях, ну, не до такой степени… — он остановился, потом вдруг:
— Боже мой! — застонал он, — Боже мой, если это в самом деле… — он повернулся ко мне снова с нетерпеливым блеском в глазах. — Расскажите мне об этих пластмассах, — срочно потребовал он.
Я не химик и знаю о них не больше, чем любой другой. Но он по-видимому был в нетерпении и, кроме того, как я уже сказал, мне подумалось, что близкая ему тема сможет помочь оживить его память. Поэтому я решил попытаться. Я указал на пепельницу.
— Вот эта, кажется, наиболее напоминает пластмассу Бейнлайта, если так, то это одна из самых первых пластмасс, полученных при помощи термоустановок. Человек по имени Бейнлайт запатентовал ее примерно в 1909 году, насколько я помню. Что-то связанное с фенолом и формальдегидом.
— Термоустановка? Что это такое? — стал он выспрашивать.
Я постарался ответить наилучшим образом и затем продолжил объяснять то немногое, что я успел нахвататься о молекулярных цепях и связях, полимеризации и т. д., некоторые их характеристики и использование. Он ни в чем не дал мне почувствовать себя так, будто я пытаюсь учить собственную бабушку. Напротив, он слушал со сосредоточенным вниманием, иногда повторял слово, как бы пытаясь утвердить его в своем мозгу. То, что он так тщательно меня слушает, льстило моему самолюбию, но я мог не обманывать себя, что это хоть сколько-нибудь восстанавливает его память.
Мы — по крайней мере я — проговорили около часа, и все это время он сидел серьезный и напряженный, с крепко сцепленными ладонями. Тут я заметил, что действие брэнди ослабло, и он опять далеко не в лучшем состоянии.
— Я действительно думаю, что пора мне проводить вас домой, — сказал я ему. — Вы можете вспомнить где вы живете?
— Улица Харт, 48, — произнес он.
— Нет, я имею в виду, где вы теперь живете, — настаивал я.
Но он уже не слушал. На его лице все еще была написана огромная сосредоточенность.