Зарубежная литература XX века: практические занятия
Шрифт:
Марлоу становится известно, что Куртц организовал нападение на пароход в расчете, что экспедиция повернет назад и его оставят в покое. На обратном пути здоровье Куртца стремительно ухудшается, в бреду тропической лихорадки он доверяет Марлоу свои страшные тайны и связку бумаг, среди которых его памфлет «Искоренение обычаев дикарей», заканчивающийся словами: «Истребляйте всех скотов!» Последние слова Куртца, умирающего на руках Марлоу: «Ужас! Ужас!».
Через год, едва выжив после собственной болезни, Марлоу возвращается в Европу и встречается с невестой Куртца, которая все еще носит по нему траур и считает своего жениха совершенством добродетели. Она спрашивает Марлоу о последних словах Куртца. И не в силах сказать правду – потому что это
Произведение настолько плотно написано, в нем заложено столько смыслов, что при первом прочтении, как показывает опыт, многое ускользает от внимания читателя. Например, в первой сцене на борту яхты, которая вечером в устье Темзы ожидает отлива, скучающие пассажиры достают домино, «возводя строения из костяных плиток», но не начиная игру. Так вводится лейтмотив кости – слоновой кости как предмета наживы, костей, выпирающих из изможденных тел африканцев, костей как бренных останков человека. Рассказ Марлоу начинается с образа «молодого римлянина из хорошей семьи, облаченного в тогу. Он, знаете ли, слишком увлекался игрой в кости...», и чтобы поправить свои дела, он отправляется в далекую колонию – Альбион, т.е. в те самые места, на которые смотрят пассажиры яхты. Тогдашний Альбион так не похож на современную цивилизованную Англию – Марлоу рисует топи и болота, дикарей и «джунгли», и жуткое ощущение молодого человека из центра античной цивилизации, что «глушь смыкается вокруг него». Значительно позже становится очевидно, что этот римлянин – первый набросок образа Куртца, введение в тему чувств колонизатора.
Далее в рассказе Марлоу возникают символические образы «гроба повапленного» – скучной и мрачной европейской столицы, где на безлюдной улице расположена штаб-квартира фирмы. В прихожей конторы сидят две женщины и что-то вяжут из черной шерсти – образ отсылает одновременно и к Паркам, греческим богиням, определяющим длительность человеческой жизни, и к мрачным «вязальщицам» Французской революции – женщинам из простонародья, что вязали у подножья гильотины. «В них было что-то жуткое, роковое. Впоследствии я часто вспоминал этих двух женщин, которые охраняют врата тьмы и словно вяжут теплый саван из черной шерсти; одна все время провожает людей в неведомое, другая равнодушными старческими глазами всматривается в веселые глуповатые лица».
Старый доктор во время медосмотра измеряет череп Марлоу, попутно дав понять, что оттуда, куда он отправляется, мало кто возвращается. Он отплывает к месту службы на французском пароходе, и в плавании вдоль берегов, испепеляемых солнцем, фиксирует всеобщее поразительное равнодушие к человеческой жизни. Никто не считает чернокожих, погибающих в прибое во время выгрузки; происходит какой-то фантасмагорический обстрел канонеркой пустынного берега, говорят, идет усмирение туземцев-бунтовщиков.
Одно из первых впечатлений Марлоу после высадки – шестеро скованных чернокожих, преступников, несут на головах корзины с землей. «И стоя на склоне холма, я понял, что в этой стране, залитой ослепительными лучами солнца, мне предстоит познакомиться с вялым, подслеповатым демоном хищничества и холодного безумия». Эти разнообразные сцены насилия, болезней, смерти, коварства белых, дикости чернокожих служат предисловием к путешествию вглубь страны, на встречу с Куртцем.
Между образами Марлоу и Куртца с самого начала возникает некое притяжение. Все вокруг Марлоу с восторгом говорят о как о выдающемся человеке, «посланце милосердия, науки, прогресса», его поразительное красноречие воспламеняет людей, ему сопутствует удача. И лишь постепенно Марлоу раскрывается, что «в его имени было столько же правды, сколько в его жизни»: имя его по-немецки значит «короткий», а в Куртце было семь футов росту, т.е. больше двух метров. Все его лучшие качества оборачиваются ложью, демагогией, экстремизмом.
Оторванный от цивилизации, этот образцовый европеец отказался от всех ее норм и запретов, он принимает участие в мрачных
И хотя честный Марлоу ненавидит ложь и смерть, он все же чувствует себя неразрывно связанным с Куртцем, чей голос звучит в его ушах, а фигура завораживает его даже больше, чем остальных, потому что он тоже высокоразвитый европеец и ему грозят те же опасности, что Куртцу, и потому что он ищет ответ на вопрос, что такое зло.
Это один из центральных вопросов литературы вообще, особенно значимый для литературы XX века. Повесть «Сердце тьмы» изображает зло разлитым в самой природе – она в повести враждебна и губительна для человека: немилосердное солнце черного континента косит европейцев, приехавших сюда за наживой и навязывающих свои порядки туземцам. Но главное зло маскируется внутри человеческой души, как показывает пример Куртца. В мире повести нет ни истины, ни справедливости, есть только глупость идеализма, а чаще – коварство холодного эгоизма, стяжательство, фанатичность экстремизма, всегда оборачивающиеся насилием.
Неоднократно рассказчик говорит о непознаваемости мира: «Сокровенная истина остается скрытой – к счастью. Но все-таки я ее ощущал – безмолвную и таинственную... Невозможно передать то, что есть истина, смысл и цель этой жизни. Мы живем и грезим в одиночестве». Одиночество, мрак и тьма – лейтмотивы повести, где зло неустранимо и непостижимо. Оно рядится в одежды добра, разыгрывает свирепые фарсы, берет на вооружение энтузиазм и энергию безумия. От тотального пессимизма повесть спасает только человечность Марлоу и авторское негодование от людской жестокости во имя «прогресса».
Если в «Повороте винта» гувернантка пишет свою рукопись спонтанно, не размышляя над ее литературной формой, то в «Сердце тьмы» Марлоу озабочен формой своего повествования. Он комментирует собственный рассказ, не раз прерывает его обращениями к своим слушателям, например: «Видите ли вы этот рассказ? Видите ли хоть что-нибудь? Мне кажется, что я пытаюсь рассказать вам сон – делаю тщетную попытку, ибо нельзя словами передать ощущение сна». Так в повести появляются элементы литературной рефлексии в модернистском духе – ощущение неадекватности слов правде жизни. Сомнения преследуют Марлоу и как рассказчика (на самом деле он великолепный, очень умелый рассказчик), и как человека, дающего нравственные оценки.
Первые читатели, что явствует из рецензий, воспринимали повесть как гибрид авантюрного романа для подростков и жанра путешествий. Обоим жанрам свойственна полная определенность и ясность авторской позиции. Описание приключений в экзотической стране было давней традицией популярной английской литературы, и – так же как и в случае с «Поворотом винта» – далеко не сразу в повести разглядели ее символический план, ее философскую глубину и многозначность.
Символические образы и создают философский подтекст повести. С первой до последней сцены в повести доминирует тьма. Мрак гигантского Лондона на закате, уныние неназванной европейской столицы, мгла джунглей, мрак в сердце Куртца. Значительно реже автор отмечает свет, причем свету не придается традиционного значения положительной оппозиции тьмы. Свет в повести – безжалостный, слепящий, тусклый, т.е. эмоционально он окрашен так же негативно, как мрак. Тьма – это невозможность видеть, во тьме легко пройти мимо другого человека, тьма исключает полноценное общение. Так образ тьмы символизирует в повести человеческую слепоту перед лицом жизни, трагический мрак человеческого существования.