Зарубежная литература XX века: практические занятия
Шрифт:
Резкость этих положений показывает, что творчество новороманистов воспринималось как явление авангардное и расценивалось как покушение не только на классическую романную форму, но и привычные гуманистические ценности. Роб-Грийе предлагает изменить каждую из пяти фраз на прямо противоположную и дает к ним развернутые пояснения. Попытаемся проанализировать роман «В лабиринте» в свете этого комментария.
Книга открывается, казалось бы, вполне реалистическим описанием того, что происходит вне стен дома, на улице: человек идет под дождем, глядя на мокрый асфальт. Но уже в пределах первого абзаца эта картинка размывается и теряет связь с реалистической историей, которую можно было бы рассказать, отталкиваясь от образов человека и дождя.
В реальности подобное не может происходить одномоментно, но лишь на протяжении календарного года. Однако настоящее время повествования и намеренное опущение временных ориентиров указывают на то, что все это происходит сразу, а последовательность изображаемого не имеет значения. Так, с первой страницы романа писатель переносит читателя в другую реальность, где действуют законы иного времени: не линейного или, говоря словами самого Роб-Грийе, «отмеряемого часами», а «человеческого», организующего жизнь сознания.
Вот почему уже во втором абзаце без всякого логического перехода возникает другое описание – комнаты и предметов, ее наполняющих. Связь между этими фрагментами чисто ассоциативная: пыльный асфальт, возможно, вызывает в памяти «легкую пыль, замутившую сиянье горизонтальных поверхностей» комнаты. Роб-Грийе неторопливо и тщательно описывает вещи, не упуская ни малейшей детали и словно стремясь в слове исчерпать предмет до конца. Его взгляд подобен кинокамере, сразу схватывающей все. Не случайно повествовательную манеру писателя называют «школой взгляда» или «техникой объектива».
По степени дотошности описания Роб-Грийе можно было бы сравнить с Бальзаком, в романах которого, как известно, окружающие героя вещи играют немаловажную роль. Но при таком сопоставлении сразу обнаруживается принципиальная разница между функцией описания в произведениях двух писателей. Бальзак строит свои романы с позиции всеведущего автора, претендующего на объективность воссозданной им картины и раскрытие глубинного смысла происходящего. Его предметы обязательно несут на себе отпечаток владельцев, отражают человеческую психологию и являются, по словам Роб-Грийе, «обрамлением, смысл которого... одинаков со смыслом картины, помещенной в него». Бальзаковские описания убеждали читателя в реальности мира, который они копировали, в его устойчивости, солидности и надежности, наконец, в незыблемости ценностей, лежащих в его основе.
У Роб-Грийе описания не несут в себе никакого иного смысла, кроме передачи наличной действительности; мир для него «не является ни значимым, ни абсурдным, он просто есть». Эту мысль он подчеркивает и в обращении к читателю, которое предваряет роман «В лабиринте»: «Автор приглашает читателя увидеть лишь те предметы, поступки, слова, события, о которых он сообщает, не пытаясь придать им ни больше, ни меньше того значения, какое они имеют применительно к его собственной жизни или его собственной смерти».
Описания вещей в романе не сопровождаются психологическим комментарием. Автор может, например, предположить, что круглый след на столе оставлен пепельницей или что в таком-то месте комнаты стояло кресло. Но его пояснения касаются вещей как таковых и не выходят за рамки предметного мира. Более того, описания постоянно разрастаются, дробятся, повторяются. В романе несколько раз возникает описание мушиной тени (или нити накаливания в электрической лампочке?), предмета крестообразной формы,
Роб-Грийе считает, что в литературе XX века техника описаний неукоснительно эволюционировала и «новый роман» лишь продолжает непрерывное развитие жанра, обусловленное изменившимся обликом мира, в котором «рушится все – старые конструкции и старые догмы». По этой причине писатель не может более претендовать на статус всеведущего автора; он способен передать только свое субъективное видение мира. В статье «Новый роман...» он пишет: «В моих романах... любая вещь не просто описывается человеком, но этот человек менее нейтрален, менее беспристрастен, чем кто бы то ни было: напротив, он всегда вовлечен в такие захватывающие эмоциональные приключения, что зачастую они искажают его видение и вызывают у него фантазии, похожие на бред».
Писатель создает не объективный, а подчеркнуто субъективный мир, увиденный глазами одного человека, возможно, того самого «я», которое появляется в первом и последнем предложении романа. Точка зрения этого «я» ограниченна, как взгляд любого человека. Отсюда ощущение изменчивости и ненадежности изображаемого, которое еще более усугубляется отсутствием четкого представления читателя о повествователе. Роман строится так, что роль рассказчика может быть приписана разным людям (солдату, врачу, автору), а сама история нередко предстает как видение, бред больного или сон.
В романе не только многократно описываются одни и те же предметы, но постоянно повторяются схожие эпизоды. Солдат блуждает по лабиринтам города, пересекая перекрестки, как две капли воды похожие друг на друга; все время встречает мальчика в темной накидке и берете; несколько раз видит настольную клеенку в красно-белую клетку и фотографию мужчины в военной форме; неоднократно заходит в кабачок, который появляется на картине «Поражение под Рейхенфельсом», а затем оказывается на пути усталого солдата. Важную роль в романе играет первое описание кабачка, точнее, картины, его изображающей. Если до этого эпизода Роб-Грийе просто чередовал линии, связанные с солдатом и комнатой, то здесь впервые описания начинают перетекать друг в друга. Постепенно читатель теряет ощущение того, что же он видит в данный момент: настоящее кафе, заполненное обывателями и военными, картину в лакированной раме или же несколько картин, нарисованных на одну тему. Этот эпизод, как и многие другие, двоится, троится, зеркально отражается. Изображенные на картине люди – солдат, мальчик, хозяин кафе, мужчина с тростью, официантка – словно бы оживают и становятся героями романа, потом вновь возвращаются на полотно и вновь оживают.
Роб-Грийе строит повествование так, что грань между этими «переходами» оказывается совсем незаметной, как, например, в нижеследующем отрывке:
Его стакан давно уже пуст. Но он, видно, и не собирается уходить. Зала, однако, уже обезлюдела, последние посетители ушли, и хозяин, погасив большинство ламп, вышел через внутреннюю дверь. «Здесь ведь спать не положено». Позади стола с пустым стаканом на нем, позади ребенка, позади огромной витрины... все так же падают белые хлопья – все так же медленно, мерно и вертикально. Должно быть, именно это непрестанное, монотонное, неизменно падение хлопьев и созерцает солдат, оставаясь неподвижно за столом между двумя собутыльниками. В сторону окна глядит и мальчуган, сидящий прямо на полу, на переднем плане...