Зарубежный детектив (1989)
Шрифт:
— Но…
— Как ты понимаешь, выяснить что-либо было очень трудно, ведь его никто никогда не видел, вероятно, кроме его жертв. К тому же не было убедительных доказательств, что это убийства. Это могли быть бы и несчастные случаи, если бы за всем этим не угадывалась определенная закономерность.
— Но…
— Но, — произнес он угрюмо, — у меня возникло подозрение. Очень сильное подозрение.
— И что же?
— Существовал человек по имени Харальд Ульвен [12] . Он был уроженцем Ульвена, родился на маленьком хуторе в четырнадцатом году и до войны работал электриком. Уже в тридцать четвертом году он вступил в нацистскую партию. Я помню, что он был среди тех, кого привезли в полицию после драки в театре в 1936 году, когда нацисты пытались сорвать представление пьесы «Но завтра…» Нурдаля Грига. Официально он был всего лишь мелкой сошкой. А в 1946 году его судили как предателя родины и дали срок, но уже через три года он был освобожден условно. Когда я расследовал некоторые из несчастных случаев, нашлись люди, определенно утверждавшие, что они видели Харальда Ульвена где-то поблизости. Этим людям приходилось сталкиваться с ним в разных ситуациях, но никто никогда не был уверен на все сто процентов. Хотя спутать его было трудно — из-за этой хромоты.
12
Ульвен — от норв. ulven — волк.
— Ясное дело!
— В четырнадцать лет с ним случилось несчастье, и он стал хромать на левую ногу. Мы очень основательно допрашивали его в 1945 году. Конрад Фанебюст, профессиональный юрист, и я сам занимались этим, но разговаривать с ним все равно, что выжимать воду из камня. Ни единого слова, ни единого намека на признания. У нас была только одна улика. Пули от пистолета, с помощью которого были совершены три убийства. Все эксперты были застрелены из пистолета одной марки и калибра — «Люгер 505». Пистолет немецкого производства. Мы арестовали Ульвена в 1945 году в маленьком убогом пансионе в Нурднесе, но в его комнате ничего не нашли. Родители его уже умерли, а своей семьи у него не было. Усадьба в Ульвене перешла уже другим владельцам, и тем не менее мы ее тщательно обследовали, перевернули все вверх дном, заглянули в каждую щель. Но никакого пистолета не нашли. Не найден он и поныне. Наверное, он так и лежит где-нибудь на дне залива Воген. И на Призрака мы так и не вышли.
— И это конец всей истории?
— Я поклялся, что не отступлюсь. Я собирал и записывал все сведения о Призраке. Хотя дело было давно закрыто, я по собственной инициативе время от времени продолжал расследование. Вплоть до 1971 года.
— До 1971–го? А что произошло тогда?
— В январе 1971 года на самой окраине Нурднеса был найден труп неизвестного человека. Лицо было сильно изуродовано, но тело опознали. Это был Харальд Ульвен.
— Ты сам видел этот труп?
— Я не могу утверждать ничего определенного. Вроде он, только постаревший, такая же искалеченная нога.
— Кто опознавал труп?
— Женщина, с которой он жил.
— Но это-то дело было раскрыто?
— Как бы не так! И знаешь, что я скажу тебе? Мне кажется, что его не очень-то старались раскрыть. Сам я через два месяца, в марте, вышел на пенсию, и уже тогда дело прочно обосновалось в архиве. Реально это означает, что, если не произойдет ничего из ряда вон выходящего, оно так и будет там похоронено. Почти все решили, что это акт возмездия со стороны ветеранов, участников движения Сопротивления, и мне кажется, что для большинства это звучало убедительно. Это мнение разделяют многие и сейчас.
— Таким образом, Призрак получил по заслугам, если это был действительно он.
Нюмарк кивнул, и его выразительное лицо вспыхнуло, а глаза беспокойно забегали по сторонам, как будто бы он все еще искал того самого Призрака, или, быть может, ему мерещилась его тень.
— Но, послушай, — спросил я. — А какое все это имеет отношение к пожару на «Павлине»?
Прежде чем ответить, он долго смотрел на меня. Наконец наклонился и сказал:
— В 1953 году Харальд Ульвен работал на «Павлине» курьером.
— Курьером?
— Таким, как он, в первые годы после освобождения было нелегко получить работу, это место ему предоставила контора по найму.
— Так что, ты считаешь, что он… мог иметь какое-то отношение к пожару?
— А тебе кажется это странным? Ведь и пожар был квалифицирован как несчастный случай. А что, если это действительно была работа Харальда Ульвена? И если Ульвен был тот самый Призрак, то это был, если так можно выразиться, его шедевр. Пятнадцать обугленных трупов.
— Но какой для него во всем этом смысл?
Ялмар Нюмарк пожал плечами.
— Это могла быть жажда мести по отношению к обществу, ко всем другим людям, чье правое дело победило. А может быть, просто–напросто выгода.
— Ты имеешь в виду, что кто-то мог ему заплатить за это?
— Почему бы и нет?
Он угрюмо посмотрел на меня:
— А ведь Харальд Ульвен оказался тогда одним из героев дня. Одним из тех, кто не раз нырял в пламя, чтобы выносить людей из огня. Он сам получил небольшие ожоги, газеты превозносили его. Ничего общего с тем юрким угрем, которого мы с Фанебюстом допрашивали в сорок пятом.
— Так ты это имел в виду вчера, когда говорил о каких-то предчувствиях или предположениях?
— Сущность моего предположения в том, что Харальд Ульвен и Призрак — одно и то же лицо, факт, так и не нашедший подтверждения. Но если это на самом деле так, то весьма вероятно, что он и вправду имел отношение к пожару. Но все эти предположения в высшей степени неопределенны и бездоказательны, и нет таких следственных органов в мире, уж во всяком случае, в Норвегии, которые были бы способны на таком основании возбудить дело. Мы снова допрашивали Ульвена, но обстановка в 1953 году была уже не той, что в 1945–м. Нам приходилось действовать гораздо осторожней, а сам Ульвен вел себя гораздо наглее. Ссылаясь на то, что его уже привлекали к ответственности, по закону он искупил вину за совершенное.
— А какую позицию во время войны занимал Хагбарт Хелле?
Ялмар Нюмарк лукаво взглянул на меня:
— Он избежал расстрела, как и многие люди его круга. Власти вели очень осторожную экономическую политику. Несмотря ни на что, даже во время войны сохранялось некоторое количество рабочих мест. Людям нужно было жить. К тому же очень важно было обеспечить здоровую экономическую жизнь в первые трудные послевоенные годы. Власти смотрели сквозь пальцы на некоторые формы коллаборационизма. Скажу только одно: Хагбарт Хелле ничего не потерял во время войны, и в 1945 году его предприятие процветало даже больше, чем в 1939 году.
— Итак, никаких явных связей между ним и Харальдом Ульвеном не прослеживается?
Он решительно покачал головой.
— Доказуемого — ничего. Если бы что-то было, уж туг мы бы его прихлопнули. Комиссию муниципалитета по расследованию возглавлял Конрад Фанебюст, который был тогда мэром. Не было людей более заинтересованных в том, чтобы уничтожить Призрака, чем мы с Конрадом. Я помню, как мы сидели всю ночь напролет и просматривали все свои бумаги: протоколы допросов 1945 — 1946 годов, расследования, связанные с пожаром. И мы там ничего не обнаружили. И это…