Зарубежный детектив (1989)
Шрифт:
— Что ты имеешь в виду?
— Дела военного времени. Например, был такой осведомитель и убийца, которого прозвали Призраком. Пожар на фабрике красителей «Павлин» в 1953 году. Пятнадцать погибших. Дело о пропавшем без вести — это было позднее, в 1971 году. И убийство тоже в 1971 году.
— Мне кажется, ты смешиваешь разные вещи. Взять хотя бы первое дело. Нюмарк кое-что рассказывал мне о событиях военных лет. Кажется, он был одним из руководителей местного движения Сопротивления в наших краях. Это и само по себе интересно, но ты понимаешь, что у него были свои причины вспоминать это. О войне многие любят рассказывать. Постепенно перестаешь обращать внимание на подробности, но я помню это прозвище — Призрак. И то убийство, о котором ты говоришь, в 1971 году. Был убит человек, которого многие, в том числе и Ялмар Нюмарк, отождествляли с Призраком, не так ли?
Я кивнул.
— Дело так и не было раскрыто.
— Что ж, это правда. Это была жестокая акция, но во многих отношениях характерная. Это была казнь. Такое часто встречается в жизни людей дна. Однажды подобным образом разделались с одним доносчиком. А также и с торговцем наркотиками, не заплатившим деньги за полученную партию товара. Почему бы не расправиться подобным образом и со старым фашистом? В этом нет ничего неправдоподобного.
— А ты знаешь что-нибудь об этом парне, пропавшем без вести?
— О ком это?
— Был такой Юхан Верзила, он исчез приблизительно в то же самое время. Телосложение у него было почти такое же, как и у Харальда Ульвена, Призрака. И по сей день о нем ничего не известно.
— Этого дела я не помню…
— Оно, конечно же, не относится к числу особо важных. Верзилы приходят и уходят. Это не то, что, например, судовладельцы.
Он печально посмотрел на меня.
— Сожалею. Об этом деле ничего не могу сказать.
— Пожар в 1953 году. Ялмар Нюмарк подозревал, что этот самый Харальд Ульвен вполне мог быть причастным к нему. Он работал там курьером. Нюмарк считал, что пожар на «Павлине» мог быть не результатом трагического несчастного случая, а гораздо хуже — злым умыслом, преступным деянием. Это ему покоя не давало. Даже накануне того дня, когда его сбила машина, и даже в тот самый день мы говорили с ним об этом. Он постоянно думал обо всех этих делах. Хотя прошло уже тридцать лет после пожара на «Павлине» и ровно десять после исчезновения Верзилы и этого нераскрытого убийства… Не знаю, но у меня чувство, что он собственными силами проводил расследование. И вот его сбила машина. Он чудом остался в живых. Неужели ты не видишь связи между всеми этими событиями?
Вегард Вадхейм смерил меня долгим взглядом.
— Бесспорным это не выглядит, хотя взаимосвязь возможна. Но… — Он развел руками. — Почему со всем этим ты пришел именно ко мне? Это расследует Хамре, и, смею тебя уверить, Веум, он — парень в своем деле дока. Если есть здесь что-то, он непременно отыщет. Я…
Он протянул руку к телефонному аппарату.
— Я только что от него. Он не очень-то заинтересовался всем этим. Хорошо бы, конечно, если бы ты с ним поговорил. И…
Дверь открылась, и вошла женщина с кипой бумаг.
— Вот оно. Мне кажется, я его нашла, — увидев меня, она остановилась в дверях. — О, извините, я…
Ей было чуть больше тридцати, длинные светлые волосы, нос крупный, чуть с горбинкой, застенчивая улыбка, которая с удивительной быстротой переходила в радостную. Глаза ее сияли, и она протянула мне руку.
— Меня зовут Эва Енсен.
Вегард Вадхейм выскочил из-за письменного стола и так и остался стоять там, слегка улыбаясь.
— А ты тренируешься сейчас, Веум?
А Эве Енсен он пояснил:
— Мы с Веумом несколько раз наступали друг другу па пятки, когда он работал в комиссии по делам несовершеннолетних и бегал за команду ратуши.
— Сейчас я мало бегаю. Если только хорошая погода и душа на месте.
— Может быть, встретимся во время бергенского марафона осенью?
— Может быть, Веум. Может быть.
— Ладно, пока.
Я кивнул им обоим. Эва Енсен была одета во все голубое: голубая блузка и голубая бархатная юбка. Идя по улице, я все время вспоминал ее улыбку. Если бы я встретил ее несколько лет назад, то, вероятно, влюбился бы. Но не сейчас. Сейчас я — развалина, оставленная крепость, давно не вспаханное поле. Такое у меня состояние. Это началось со мной в прошлом ноябре.
Когда я встречаюсь по делу с полицейскими, вроде Хамре, Мууса и Вадхейма, меня всегда тянет на размышления об их личной жизни.
У Якоба Е. Хамре с личной жизнью ясное дело все в порядке. Наверняка симпатичная жена, которая печет полезный для здоровья хлеб из муки грубого помола, у него двое розовощеких детишек; после обеда он выводит младшего на детскую площадку, а по вечерам ходит на родительские собрания к старшему; за чашкой кофе он обсуждает с соседями футбол и политику; по воскресеньям совершает прогулку в близлежащие горы, раз или два в месяц ходит с женой в кино или театр, иногда водит ее в ресторан, чтобы угостить вкусным обедом. Любовью он занимается с женой регулярно, и нельзя сказать, чтобы при этом он не испытывал страсти, хотя я бы ничуть не удивился, если после этого он спокойно встает и начинает причесываться.
Данкерт Муус, напротив, принадлежит к тому типу отцов семейства, которые требуют, чтобы к их возвращению с работы все бы стояли по стойке «смирно», обед был подан на стол, а газета, аккуратно свернутая, лежала на папочкином любимом месте на диване, чтобы потом быть прочитанной за вечерним кофе. Я предполагаю, что вечера он проводит перед телевизором, положив ноги на стол; на расстоянии вытянутой руки стоит бутылочка пива; а он ворчливо комментирует телевизионные новости, прогноз погоды или вечерний спектакль в телевизионном театре.
Судя по выражению затаенной тоски в глазах Вегарда Вадхейма, он принадлежит к числу тех, у кого личная жизнь не складывается. Не знаю, почему, но я всегда представляю его в сумрачной кухне, за столом, накрытым на двоих. На столе две рюмки красного вина. Напротив сидит женщина с длинными светлыми волосами и чувственным лицом. Они сидят, склонившись друг к другу, и говорят о чем-то для них очень важном. Время от времени мне представляется другая картина: женщина встала, подошла к окну, вглядывается в осеннюю тьму, а он держит ее за запястье; иногда я вижу, как она идет к двери, а он возвращается за стол и печально смотрит ей вслед. Я представляю, как он стоит у своей кровати и собирает чемодан, аккуратно складывает одежду, экземпляры своих двух стихотворных сборников, швыряет туда несколько спортивных медалей, потом идет в детскую и, немного постояв у двери, гладит спящих детей по головкам. Мне кажется, я как наяву вижу его спускающимся по ступенькам узкой лестницы в темном подъезде, а светловолосой женщины уже и след простыл. Три мгновения из жизни мужчины.
Вероятно, на самом деле ничего подобного не происходило. Просто мои фантазии. Выходишь из полицейского управления, и в голову лезет всякая чепуха.
А Эва Енсен?
Она являет собой улыбку, которая так долго не гаснет.
11
Что прикажете делать человеку, если на дворе июнь, а дни стоят серые, в окно стучит дождь, и капли его похожи на какую-то грязную шелуху, а твой лучший друг лежит в больнице, местная футбольная команда снова скоро перейдет из первой лиги во вторую, бутылка со спиртным опустела, и не на что купить новую.