Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями
Шрифт:
— Зачем же вы ее трогали? — возмутился милиционер.
— Как зачем? Надо ж было оказать помощь христианской душе. Мы перенесли ее на скамейку и глаза ей закрыли.
— И при этом затерли все следы.
— Чего нет, того нет, — возразили женщины. — Никаких следов здесь не было. У нас, в Грабеницах, мостовые хорошие, грязи нет. Еще мы собрали разбросанные по всему полу бумаги и деньги. Все сложили на прилавок. Поклясться можем, что ни единого гроша, ни единого листочка бумаги не пропало. И вообще из магазина ничего не
Сержант схватился за голову. Вот и проводи тут следствие!
— Вы первая сюда пришли? — спросил он пани Майорек.
— Да, — женщина очень гордилась тем, что обладает ценной информацией. — Как только Феликсяк прибежал к моему старику и сказал, что Антонину Михаляк убили, я тут же пришла сюда. Думала, может, помогу ей чем, бедняжке, да уж ей никто ничем не мог помочь.
— Как выглядел магазин?
— Она на полу лежала, возле прилавка. А кругом эти вот бумаги. Небось, падая, задела их. Стул был перевернут, а ящик, куда она всегда деньги складывала, вытащили и бросили посреди магазина. А возле нее и в ящике вот эта мелочь валялась. Когда я увидела, что Михаляк дух испустила, мы перенесли ее на лавку, собрали деньги, бумаги. Ящик я на место задвинула. Вот только не знала, надо ли туда бумаги спрятать…
— Хорошо еще, что не успели схоронить Михаляк, — пробормотал капрал Кацперек и громко спросил: — Почему вы впустили сюда столько народу?
— Да как же я могла им запретить? Михаляк все у нас уважали, она была женщина порядочная. Как услышали в деревне, что ее убили, каждому захотелось на нее посмотреть. Почему не разрешить?
— Ладно, — согласился сержант. — Но теперь прошу всех выйти. Сейчас сюда приедут сотрудники милиции из Цеханова.
Когда последняя из женщин — разумеется, супруга старосты — покинула магазин, сержант обернулся к своему подчиненному.
— Они не только стерли следы, но еще успели и пол подмести. Что за люди! — вздохнул он. — Теперь придется хлопать глазами перед следственной группой из Цеханова. Кто виноват в том, что следы затерли? Конечно, Хшановский, не сумел обеспечить нормальное расследование.
— Может быть, стоит поговорить с этим Феликсяком? Он здесь побывал первым.
— Правильно.
Сержант подошел к дверям. Толпа возле магазина и не думала расходиться. Наоборот, люди все прибывали.
— Феликсяк здесь? — крикнул Хшановский.
— Здесь, — отозвался чей-то голос.
— Зайдите сюда, — пригласил сержант.
Из толпы вышел высокий худой мужчина. Светлые волосы его оказались слегка растрепанными. Он был в теплой пепельного цвета куртке, доходившей почти до колен, и темных брюках, заправленных в сапоги. В руках неизвестно почему — кнут.
— Как все это случилось, пан Феликсяк?
— Ну, возвращаюсь я из Цеханова и еду мимо магазина. Довольно темно уже было. Больше девяти, наверное, хотя я на часы не смотрел. Вижу: там свет горит, а двери распахнуты, вот как сейчас.
— Вы этой дорогой возвращались из Цеханова? — удивился сержант. — Но ведь на Цеханов едут через Модле, Хотум и Гонски.
Крестьянин несколько смутился, но потом объяснил:
— Можно и так, а можно еще по шоссе до Черухова, а оттуда через Недзбож. Так дальше будет, зато дорога лучше. А кроме того, у меня дело к одному человеку в Недзбоже.
— К кому именно?
— К Адаму Ольшевскому.
— А какое дело?
— Его земля рядом с моей. Я договориться хотел, чтобы с понедельника вместе пахать. Двумя лошадьми оно легче и быстрее.
— Что было дальше?
— Увидел я свет и думаю — Михаляк в магазине еще, зайду-ка куплю папирос, свои-то я у Ольшевского позабыл. Подхожу к дверям и вижу: посреди лавки ящик валяется, а вокруг деньги.
— Серебро или купюры?
— Серебро. Купюр не было. Я подумал, что кто-то ограбил магазин, как в прошлом году в Сулковских Будах. И только сделал шага два, как увидел у прилавка Михаляк. И кровь у нее на груди. Я дотронулся до нее, она еще теплая была, но уже неживая. Тогда я вскочил на телегу, огрел коня кнутом — и к старосте. Потом коня завел во двор, а сам опять сюда прибежал.
— Что вы делали в Цеханове?
— Свез туда двух боровов и на сахарном заводе взял жом. Сахарную свеклу я сдал еще на прошлой неделе.
— Что же вы весь день с утра до вечера потратили на этот жом?
— Да нет, — согласился Феликсяк.
— Когда вы приехали в Недзбож, к Ольшевскому?
— Еще засветло, часов около пяти.
— Долго же вам пришлось его уговаривать вместе пахать.
Крестьянин усмехнулся:
— Сами понимаете, сержант: я двух боровов продал, надо было это дело обмыть.
— С Ольшевским?
— Он мой родственник. Со стороны жены. Засиделся я у них, а тут и ночь на носу.
— По дороге вы кого-нибудь встречали?
— На шоссе много кого встречал. Всех и не запомнил. А вот как миновал Черухов, пожалуй, никого уж больше и не встретил.
— «Пожалуй» или никого? Ведь на этой дороге всегда большое движение.
— Ей-богу, не знаю, — искренне признался Феликсяк. — Конь мой дорогу сам найдет, а меня сморило маленько. Проснулся я, когда телега въехала на мостовую в Недзбоже.
— А от Недзбожа до Грабениц вы тоже спали?
— Не спал, но никого не встретил. Слышал только, как кто-то проехал на мотоцикле. Тихо было и слыхать далеко.
— Ас какой стороны?
— Словно бы в Лебки кто-то-ехал.
— От Грабениц?
— Пожалуй, что так, шум мотора как бы удалялся. Когда я подъехал к деревне, уже не слышно было.
Сержант Хшановский снова направился к дверям. Толпа любопытных терпеливо ждала. Никто не уходил спать.
— Кто-нибудь из жителей Грабениц ездил сегодня к вечеру на мотоцикле?